— Я очень обрадовался вам, — сказал он по дороге. — Вы, стало быть, продолжаете работать здесь?
— Совсем мало. Поступила в аспирантуру. Тему уже взяла для диссертации.
— Какую?
Я назвала. Глаза его посерьезнели, потемнели, потеряли сияние.
— Чего вы?
— У меня даже мыслей таких не возникает. А ведь один и тот же институт окончили.
— Не всем ведь про одно и то же; вас, верно, интересует другое.
— Нет, нет, — он горестно покачал головой. — Я поздно начал. Собственно, образование начинается с родителей, даже с дедов…
— Эк вы куда хватили!
— Но ведь с вами именно так обстоит, верно?
— С чего вы взяли?
— Вижу. Я долго тогда болел и все думал… ну… про ту нашу встречу.
— Ага. Забавно все вышло.
— Мне было неловко. За себя. Каким я предстал перед вами.
Он вовсе не лицемерил.
— Полно вам, Василий Поликарпыч! Я ведь насчет Бунина… просто хвост распушала. Интересничала. Только и всего.
— Это-то я понимаю, — вдруг очень по-мужски усмехнулся он. — Но ведь важно, к а к вы это делали.
Я протянула ему руку, и он тряхнул ее твердо и не грубо — очень как-то в самый раз. Милый какой человек… «Это-то я понимаю…»
«Ну, довольна? — спрашивала я себя, топая по улице. И отвечала: — Очень! Очень, очень довольна!»
С того дня мне стало трудно бывать в редакции. Но зато каждое утро раздавался телефонный звонок.
— Пора, красавица, проснись! — звучал молодой игривый бас. Чрезвычайно нахальный.
Или:
— Ты не спишь ли, спишь, Танюша, али так лежишь?
— Так лежу, — сумрачно отвечала я. Потому что этому Птичкину только подыграй. Его точно подхватило течением чужих (моих в данном случае) волнений и радостей. Он был возбужден сверх всякой меры — бодр, активен, весел: потирал руки, садясь за стол, редактировал быстрей и четче обычного, острил, встревал в разговоры. И эти вот звонки! — раньше, бывало, только по делу.
— Прямо себя не пойму, — без тени стеснения признался он однажды. — Я точно конь, который не участвует в заезде, а копытом все равно бьет.
— Опять конь?
— Сам, сам заметил, — захохотал он в трубку. И вдруг сообщил: — А нашему Вальку́ вчера статью завернули.
— Его статья?
— Нет, авторская. Скандал был. Пришел он от главного и уронил пенсне. Валёк-то. Разбил.
Нашего зав. отделом Валерия Викторовича звали Валёк шутки ради, — разухабистое прозвище это никак не шло к его узко-элегантному облику, тихому говору и обращению через «пожалуйста». А «завернули» статью ему впервые, — он был компетентен и болезненно самолюбив, так что сдавал все, как у нас говорили, «в ажуре».
