В которой я рассказываю об идеальном эмирате и о том как изменилась моя жизнь после того, как я залез на дерево.
Так с чего же, спросит читатель, мой отец (или, если желаете, пророк Илия) решил, что именно в Мишкате царит мир и покой? Мишкат, как и прочие эмираты, принадлежал мусульманам. Он страдал от тех же бед, что и все они. Борьба за власть, пограничные стычки, интриги, все это имело место и тут. Случались и войны с соседями. Об одной из них я расскажу чуть позже: она заслуживает особого внимания, потому что сыграла немаловажную роль в наших судьбах. Однако все обитатели Мишката — и мусульмане, и христиане, и иудеи — считали себя живущими в безопасности счастливчиками, обласканными фортуной. Отличительной особенностью эмирата было чувство единства, совершенно не свойственное другим государствам, в которых мне довелось побывать.
Вне зависимости от нашего вероисповедания мы все считали себя в первую очередь мишкатинцами. Мы все были преданы нашему эмиру Абу бин Валиду аль-Даулу, которого любили и почитали, как дети отца. Мы радовались его заботе о нас и с готовностью платили подати, даже не помышляя о том, чтобы утаить хотя бы грош, ибо знали — собранные деньги будут потрачены на нас.
Мои восхваления эмира могут показаться вам более чем странными, если вы узнаете, что всякий, кто водил с ним знакомство, а я входил в число таковых, считал нашего эмира, несмотря на всю его приветливость и благожелательность, самолюбивым негодяем, которого занимают лишь лучшие вина, красавицы рабыни и великолепие собственного дворца. Да, рабыни со всего света воистину служили одним из немаловажных украшений его чертогов. Поговаривали, эмир мог с радостью заплатить целое состояние рабовладельцу за красотку нубийку, доставленную из приграничных с Египтом земель, с черной как уголь кожей, или за златовласую дочь племени викингов, родом из заснеженных северных краев… Ходили слухи, что он даже приобрел гладкокожую деву из страны Чин, кою римляне называли страной Серее и откуда купцы везли шелка.
Не буду отрицать, я был весьма потрясен разнообразием обитательниц гарема, но это произошло несколько позже, когда я стал придворным лекарем и получил дозволение посещать женскую половину дворца. Сам дворец находился в окружении пышных садов, укрывавших от посторонних глаз своих обитательниц редкой красоты и самых разных оттенков цвета кожи. Среди них и вправду была женщина, подобных которой я никогда прежде не встречал. Глаза ее были как миндаль, волосы — словно черный шелк, а желтоватого цвета кожа столь невероятно мягка и нежна, что мне показалось — передо мной обитательница небесных сфер. Она говорила на странном певучем языке, которого никто не понимал, и медленно угасала, видимо от тоски и одиночества. Я предположил, что она-то и являлась той девой из страны Чин.
