Солдаты уже успели развести бурную деятельность. Заложники стояли, сбившись в кучку, а трое солдат сдвигали огромный засов на храмовой двери, украшенной резными изображениями святых. Другие солдаты тащили в форт припасы, а дозорные поднимались наверх по истертым ступеням парапетов.
— Простите, сеньор, но я не вижу смысла продолжать наш спор, — произнес Огаррио. — Мы пришли.
***
Пинсона ужасала мысль о том, что они с внуком стали заложниками, но при этом профессор был рад, что теперь Томас оказался в компании других детей. Фелипе, приставленный к ребятне, оказался настоящим кладезем самых разнообразных игр. Салки в одной из боковых часовен, классики в глубине нефа, веселые детские вопли и смех привносили некое подобие обыденности и нормальности в то сюрреалистическое положение, в котором оказались заложники.
Удивляло и другое. Как это ни странно, но все очень быстро смирились с произошедшим. Когда солдаты загнали их в мрачный собор и захлопнули двери, никто и не подумал удариться в панику. Горожане разделились. Каждый выбрал себе скамью или альков — свое отдельное укромное местечко, расстелив там одеяла, изъятые у других местных жителей по приказу Огаррио. От внимания профессора не ускользнуло и то, что в обществе заложников сразу же сложилось некое подобие социальной иерархии. На роль лидеров выдвинулись три человека: величественная пожилая дама, первой вызвавшаяся стать заложником; седоусый старик с добродушным лицом, вышедший к фонтану вторым, и молодой человек в пастушьей безрукавке, ставший третьим по счету добровольцем. Все остальные будто бы невольно тянулись к ним. Старик взял на себя роль организатора. По его инициативе в одном из боковых приделов устроили кухню, а за колоннами — туалет. Он же позаботился о том, чтобы женщины с маленькими детьми разместились поудобнее и ни в чем не нуждались. Молодой человек в пастушьей безрукавке был угрюм и держался особняком, хотя все, кто проходил мимо, приветствовали его вежливым кивком. Однако наибольшее почтение люди выражали старухе. По одному, по два они подходили к ней и садились подле нее, словно само ее присутствие вселяло в них бодрость духа.
У Пинсона начало складываться впечатление, что его сторонятся. Но почему? Неужели потому, что заложники видели, как он разговаривает с Огаррио? Или им противен тот факт, что он был министром и входил в состав правительства? Может, он для них чужой? Может, они его боятся?
