— Когда вы обратились к народу, там, на площади, потребовав добровольцев, вы не сочли нужным упомянуть, что на город в ближайшее время нападут, — сухо заметил Пинсон.
— А зачем зря сеять лишнюю панику? — пожал плечами сержант. — Они и так скоро всё сами узнают.
— Вы ведете себя недостойно, — покачал головой профессор. — Вы забыли о долге. Эти люди… Они же не являются вашими классовыми врагами. Они такие же крестьяне, как и вы. Они ни в чем не повинны.
— Сеньор, ни в чем не повинных людей не существует. Вот смотрите, когда им было удобно, они называли себя анархистами. Тот жирный алькальде пытался убедить меня в том, что он коммунист. Да стоит нам отвернуться, и они тут же поднимут фашистское знамя. Скажете, нет? Я вообще считаю, что всякий и каждый является врагом, пока не докажет обратное. Что же касается моего долга… Мой долг — вернуть своих солдат домой. Я вам уже об этом говорил. Других долгов у меня нет.
— Вы же прекрасно понимаете, что ваш план не сработает, — попробовал переубедить его Пинсон. — Вы напрасно ставите на карту человеческие жизни. Фашисты никогда не пойдут с вами на переговоры. Если бы у вас были в заложниках монахини и священники… Ну и… Если бы у генерала, преследующего вас, были бы сердце и совесть, хотя о таких я не слышал… Одним словом, при всех этих условиях у вас имелся бы шанс. Теоретически. Но ни монахинь, ни священников у вас больше нет, а крестьян ваши враги презирают. Ими запросто пожертвуют.
— С чего вы взяли, что у меня больше нет монахинь и священников? — воинственно произнес Огаррио.
Он остановил шедшего рядом с ним Мартинеса, который с трудом переставлял ноги, согнувшись под тяжестью увесистого мешка. Достав из ножен кинжал, сержант надрезал грубую ткань, сунул в дыру руку и вытащил коричневую сутану. Покопавшись еще, он вытянул какую-то заляпанную кровью белую тряпицу.
— Как вы думаете, что это такое? — осведомился сержант, сунув ее под нос Пинсону.
Пинсон с первого же взгляда узнал монашеский чепец.
— Я изменил наказание Мартинесу за убийство Леви, — пояснил Огаррио. — Я приказал ему раздеть мертвецов.
— Вы безумец, — содрогнувшись, прошептал Пинсон. — Вы само воплощение зла.
— Ошибаетесь, — произнес сержант, чье лицо внезапно сделалось грустным. — Это не я злой. Просто жизнь такая. А я… Я просто солдат. Воюю, как умею. Служу партии и стране как могу.
Далее они шли в молчании. Поднявшись на вершину, Пинсон сощурился — столь ослепительно-белоснежными показались ему бастионы. Отряд прошел через средневековые ворота и оказался на окруженной зданиями покатой площади. Слева находились сложенные из красного кирпича парапеты форта Филиппа II. А впереди, нависая над всем, словно великан над карликами, вздымался собор Святого Иакова. Его украшенный статуями фасад сиял на фоне бескрайнего синего неба подобно брильянту.
