Федя показал Ивану Гавриловичу эскизы костюмов для спектакля. Тот перебрал рисунки, одни одобрил, другие покритиковал.
— Какая же это дочь городничего? Прическа не та, и платье не такое — тогда богатые женщины носили кринолины… — Он взял карандаш и стал исправлять рисунок, но рука его дрожала, плохо подчинялась ему, у художника получалось не то, что он хотел изобразить, и он нервничал. — Это же очень просто! Рукава буфами, талия затянута, а юбка колоколом…
Федя переделывал эскиз, но, видно, не так, как объяснял учитель, и тот в нетерпении вдруг раздраженно закричал:
— Неужели это тебе непонятно?
Он с силой черкнул по рисунку, сломал грифель, разодрал карандашом бумагу и швырнул его на пол.
— Прости… Не слушается меня рука…
Художник растерянно сжался, устыдившись своего крика, и замер, сгорбив спину, и покаянными глазами исподлобья оглядывая испуганных его окриком детей, и тут все увидели, как на темных, нервно подрагивающих щеках Ивана Гавриловича сверкнули слезы, и замерли, потрясенные горем учителя.
Хоробрых резко поднялся, накинул пальто, схватил шапку.
— Ваня, куда ты? — кинулась к нему Ольга Владимировна. Тот не ответил и выбежал на улицу.
Кусая губы, Ольга Владимировна сказала:
— Извините, дети. Репетицию придется отложить. До свиданья.
Ученики торопливо собрали тетрадки и гурьбой пошли из комнаты. Федя задержался и спросил Ольгу Владимировну, не пойти ли ему за Иваном Гавриловичем — ведь ночь, мороз сильный.
— Ты ему не можешь помочь, Федя. Он должен побыть один, чтобы успокоиться.
Учительница охватила лицо ладонями и, бросившись на стул, заплакала. Он стоял тогда у порога, не зная, что делать — уходить или оставаться.
Учительница сквозь слезы говорила:
— Он страдает от своего несчастья. Я боюсь за него. В минуту отчаяния он руки может на себя наложить. Лишь я удерживаю его на самом краю пропасти. Я измучилась с ним, ведь это продолжается уже много лет. Но сил у меня больше нет. Я не могу больше это выносить, не могу! — в отчаянии закричала женщина и уронила голову на стол.
Прошло много времени, прежде чем она успокоилась, вытерла глаза и сконфуженно проговорила:
— Садись, Федя. Побудь со мной. Я больше не буду плакать.
Она беспомощно вытянула на столе тонкие, слабые руки, комкая носовой платок.
Женщина и мальчик долго говорили о любимом ими человеке. Но чем они могли помочь ему?
