А после войны здесь открыли лесоучасток леспромхоза. Появилось много пришлых людей, самоходов и вербованных, для них построили деревянный барак.
Изба, где родился и вырос Федор, по сибирскому обычаю была срублена из толстых бревен лиственницы, не поддающейся гниению. Он до сих пор помнит отдающий лесной живицей запах стен родного дома, к которому примешивались запахи поставленного для хлеба кислого теста, щей из квашеной капусты, жарко горящих в печи смолистых сосновых дров и дегтя от конской сбруи, хранившейся в сенях.
Зимы в Улянтахе были долгие и свирепые, их разделяло такое короткое, быстро пролетающее лето, что казалось, весь год и состоит из зимы. Подкрадывалась зима всегда неожиданно, тихими, неслышными шагами. По ночам голую мокрую землю схватывали морозы, усыпая ее сахаристым инеем, на Студеной исподволь нарастали стеклянно сверкающие забереги. В одно хмурое утро позднего зазимья вдруг налетит холодный, резкий низовой ветер, скует идущую по реке шугу — рыхлый дробленый лед — в монолитный ледяной панцирь, начнет вытряхивать с насупленного, сумеречного неба колючие крупинки, и снег укроет уже затвердевшую острыми хрусткими ко́лчами землю, пышными на́весями осядет на соснах и кедрах.
В эту пору лесорубы уходили в тайгу. Отец запрягал лошадь в сани и уезжал на лесосеку затемно, и когда дети просыпались, его не заставали.
Изба уже натоплена, солнечный свет пронизывает синие, заледеневшие стекла, зажигает в них сверкающие искры. Обутая в катанки, мать неслышно ходит по избе, занимается хозяйством. Проснувшись в постели, маленький Федя любил смотреть на нее, следить за ловкими, спорыми движениями ее неутомимых, заботливых рук. Расчесанные на пробор и заплетенные в тяжелую косу светлые волосы открывают ее полное лицо, такое спокойное, ясное и доброе. Он ловит взгляд ее синих, похожих на лесные подснежники глаз, полных нежности и ласки, и ему становится спокойно, тепло, хорошо.
По запахам, идущим из печи, Федя отгадывает, что мать готовит на завтрак: жареную картошку или солянку, а может, даже и его любимые сметанные шаньги.
— Как, деточки мои, не належались еще? — Мать подходит к широкой деревянной кровати, на которой Федя спит с младшей сестрой Любой, и приподнимает одеяло. Федя ловит ее теплые, нежные руки и прижимается к ним лицом: они сладко пахнут топленым молоком.
Теперь уже надо вставать.
Завтракают они втроем за большим, добела выскобленным столом.
Зыбошный Алешка тоже проснулся в колыбели, подвешенной к потолку, и напевает свои, только ему понятные песни.
