— Я знала, что к чужим людям ты не выйдешь, потому и отправилась тебя искать, — не сводила с внука счастливых глаз бабушка.
Глотая политый слезами хлеб, Федя выплакал ей свои обиды.
— Куда же ты уйдешь — тебе девять годков только. Вот подрастешь, начнешь работать — тогда иди на все четыре стороны света! А пока надо терпеть, милый, что же делать! Каждый несет крест свой. Поживешь у нас, сердечко твое отболит, а там видно будет…
Солнце поднялось над лесом, пригрело, разогнало туман, растопило иней, и на траве, на деревьях и на мизгиревой паутине празднично засверкали бусинки воды. Так и бабушкина доброта растопила горе и отчаяние в детском сердце Феди, он глубоко, облегченно вздохнул, поднял бабушкину корзинку, полную боровиков, и, взявшись за руки, они потихоньку побрели к дому, а за ними тащились длинные, усталые тени.
К вечеру Федя разболелся, заметался в лихорадочном жару. Стонал и кричал в бреду, куда-то рвался, умолял отпустить его.
Отварами таежных целебных трав, горячим молоком с медом, растиранием домашними мазями выходила бабушка Евдокея внука.
Когда он первый раз вышел во двор, ноги подкашивались от слабости, голова кружилась, изба падала и валилась на него. Бабушка, собиравшаяся доить корову, всплеснула руками, бросилась навстречу, поддержала его.
— Поднялся, роднуша ты моя!
Федя погладил добрую, смешную морду Марфы, та признательно лизнула его лицо мокрым шершавым языком. После долгой, тяжелой болезни мальчик с каким-то новым чувством умиления и любопытства разглядывал давно знакомое и привычное: и затравеневшее дворище, и стайку с кучей навоза у открытых ворот, и телегу с поднятыми оглоблями, на одной из которых сидел красногрудый сеголетний петушок и, комично вытягивая шею и широко разевая клюв, надтреснутым, дребезжащим голоском пробовал петь.
И дом свой Федя увидел другими глазами.
Все в нем было на месте, все вещи были те же, но исчезло что-то дорогое, живое, близкое, вещи стали мертвыми, посторонними, как вещи в чужом доме. Раньше он всеми своими чувствами воспринимал незримо присутствующую во всем, даже разлитую в самом воздухе избы материнскую доброту, любовь.
Теперь дом был пуст.
Это был холодный, чужой дом.
И Федя был один в этом доме.
3
Прошло два года, два трудных, печальных года. Но жили мирно, спокойно, дружно. Федя и Люба уже помогали матери по дому, да и Леша подрос, его можно было оставить в избе одного.
Федя втайне надеялся, что Григорий не вернется к матери, хотя она ездила к нему в колонию, отправляла посылки.
