Тяжело сглотнув, Эмма разделась до нижнего белья и шагнула за ним. Вода была обжигающе горячей, наполняя небольшое каменное пространство паром. Он стоял неподвижно под брызгами, позволяя им прочерчивать на его коже бледно алые полосы.
Эмма потянулась к нему и понизила температуру. Он молча наблюдал, как она берет кусок мыла и мылит его между ладоней… Когда она положила свои руки на его тело, он резко вдохнул, словно это было больно, но он не сдвинулся ни на дюйм.
Она терла его кожу, почти впиваясь пальцами, когда царапала кровь. Вода была розовато-красная. У мыла был сильный запах лимона. Его тело было напряженным от ее прикосновений, израненным и мускулистым, совсем не мальчишеское. Больше нет. Когда он успел измениться? Она не могла вспомнить день, час, момент.
Он наклонил голову, и она намылила его волосы, поглаживая пальцами кудри. Когда она закончила, она откинула назад его голову, позволив воде стекать по ним обоим, пока она не станет прозрачной. Она промокла до нитки, ее лифчик прилип к ней. Она потянулась к Джулиану, чтобы выключить воду, и почувствовала, как он повернул голову к ее шее, прижав губы к ее щеке.
Она замерла. Душ перестал работать, но вокруг них поднялся пар. Грудь Джулиана быстро поднималась и опускалась, как будто он был близок к обмороку после гонки. Сухие рыдания, поняла она. Он не плакал, она не могла вспомнить, когда в последний раз видела его плачущим Она подумала, что ему нужно выпустить слезы, но он забыл о том, как это делается после стольких лет сдерживания себя.
Она обняла его.
— Все в порядке, — сказала она. Его кожа была горячей напротив ее. Она
проглотила соль собственных слез. — Джулиан…
Он отстранился, когда она подняла голову, и их губы соприкоснулись — и это
было мгновенно, отчаянно, больше похоже на падение с обрыва, чем на что-либо еще. Их рты, зубы и языки сталкивались, жар и толчки дрожью проходили через Эмму при контакте.
— Эмма. — Он казался ошеломленным, его руки запутались в мокром материале ее лифчика. — Могу я…?
Она кивнула, чувствуя, как мышцы его рук напряглись, когда он поднял ее. Она закрыла глаза, прижимаясь к нему, его плечам, его волосам, ее руки были скользкими от воды, когда он принес ее в спальню и уложил на кровать. Секунду спустя он оказался над ней, опираясь на локти, его рот лихорадочно пожирал ее губы. Каждое движение было яростным, неистовым, и Эмма знала: это были слезы, которые он не мог выплакать, слова горя, которые он не мог произнести. Это было облегчение, которое он мог позволить себе только так, в уничтожении общего желания.
