Фонари, нанизываемые скоростью друг на друга, тянулись бесконечным светящимся ожерельем… Красные тюрбаны сикхов взлетали футбольными мячами… Лампочки реклам тысячезубыми челюстями кусали дергавшееся небо.
Нанкин-род скользнул разорвавшейся ракетой… Степенные особняки авеню Жоффр шатались из стороны в сторону, как пьяные матросы.
Сгорбившейся кошкой прыгнул мост, и мягко опустившиеся рессоры вынесли Китти на Рубикон.
Ветер свистал, подгоняя обезумевшую машину, рвавшую пастью радиатора порозовевшую от фонарей всклоченную шерсть мрака.
Деревья кувыркались через голову, снова становясь на ноги. Случайные дома, сделав тройное сальто, проваливались в преисподнюю.
Желтый шоффер казался прикрепленной к рулю восковой фигурой.
Широко раскрыв глаза, Китти ничего не замечала перед собой, и только тонкая стрелка спидометра хладнокровно и точно отмеряла сумасшедшие мили.
Изредка попадались другие автомобили. Их фары[5] золотыми апельсинами катились навстречу и, приблизившись, исчезали в прожорливой глотке гудящего безумием непьера.
Загорелись огни. Это снова вынырнул город, воткнувший в ночь одуванчики портовых фонарей.
Фабричные трубы старательно конопатили борта опрокинутого неба паклей густого дыма.
Китти отдала приказание шофферу, и машина, быстро стряхнув с себя рубище переулков, выехала на Бродвей.
Бродвей жужжал, как лист танглфута, полный приклеившихся мух.
Китайцы в халатах и пиджаках толкались у входа в бары, подкарауливая иностранцев, желавших изведать ласки плоскогрудых китайских кукол с ногами коз. Вереницы рикш двигались по улице, сгружая веселых матросов, отпущенных на берег с военных кораблей.
Одинокие бродячие проститутки подходили к колясочкам, соблазнительно покачивая бедрами; матросы гладили обтянутые шелковыми чулками икры и, сторговавшись, сажали дам к себе на колени, заставляя недовольных лампацо тащить двуспальную кровать.
Голубая машина остановилась у бара «Новая Мекка».
Когда Китти вошла в зал, танцы были в полном разгаре. Осатаневший саксофон стонал и выл, вызывая сочувствие хрипло бормочущего банджо. Барабан глухо охал, как пьяница, которому отбили бока в уличной схватке. Кастаньеты трещали исступленными сплетницами…
Трубки, набитые вирджинским табаком, обволакивали комнату медовым дымом. Присутствующие танцевали в облаках.
Китти, укутанная в ярко расшитые шали, казалась поставленным на пол букетом цветов.
Хозяин бара, филиппинец с щедро изуродованным оспой лицом, низко кланяясь, подбежал к Китти. Он знал, что сегодня торговля будет чудесной. Кутежи Китти походили на удачный грабеж.
