Айверсон продолжал проверять каналы.
— Что-то странное творится, — сказал он.
Да, верно, странное. Гослинг тоже так считал, потому что что-то назревало, надвигалось шаг за шагом, и он не знал, что именно, лишь чувствовал, что оно наращивает темп, словно какой-то отрицательный электрический разряд в воздухе, набирающий импульс.
Тут прозвучал пронзительный сигнал тревоги.
— Система навигации сообщает, что мы переведены в автономный режим. Какие-то помехи, что ли, — сказал Айверсон.
В его голосе звучали нотки паники, и Гослинг понял, что все это не было лишь игрой его воображения: Айверсон тоже это почувствовал. Одна система может полететь к чертям, но все сразу? Одна за другой?
Они вместе подошли к нактоузу. Стрелка магнитного компаса крутилась по кругу. Гироскоп вращался, пытаясь определить направление.
— Господи, — пробормотал Айверсон.
— Видишь? — сказал Фабрини, когда они с Менхаусом сидели в своей каюте, где уже храпел Кук. — Я знал, что здесь есть подвох. Просто знал, мать твою. Разве я не говорил тебе в тот вечер, что должен быть подвох?
Менхаус кивнул. Сонными глазами он смотрел на выдыхаемые им облака дыма.
— Да, говорил.
— И я был прав, черт возьми. Пятнадцать штук за что? За три недели работы? Да, так он сказал. Только он ничего не рассказывал про ядовитых змей, пиявок и аллигаторов-людоедов.
— Крокодилов, кайманов. Так сказал Кушинг…
— Да кого волнует, как они называются? Они все равно сожрут твою задницу.
Менхаус закусил нижнюю губу, погладил усы:
— Сакс сказал, что там, куда мы направляемся, будет не так.
— Меня не волнует, что он сказал.
— Но мы не будем строить мост. Даже воды рядом не будет — так он сказал. Во всяком случае, поблизости.
Смуглое лицо Фабрини покраснело:
— Ты сам слышишь, что говоришь? Идиот, он скажет нам все что угодно. Разве не заметил, что он не упоминал обо всем этом дерьме, пока мы не оказались посреди моря, в заднице мира? Если бы он рассказал об этом до отплытия, никто в здравом уме не поехал бы с ним.
— Думаю, ты прав.
— Прав, как никто, — он стянул с себя ботинки и отшвырнул к переборке. От нее откололось несколько хлопьев серой краски.
— Мужик, иногда мне хочется вернуться в тюрягу.
Менхаус промолчал. Он думал о Талии, своей жене. Она никогда не рожала ему детей. У нее был злой язык и задница размером с автобус. Он думал об этой заднице, думал, как будет скучать по ней, если что-то пойдет не так. Сейчас ему больше всего на свете хотелось услышать ее голос, называющий его ленивым бесполезным тупицей. От одной этой мысли у него навернулись слезы.
