— С сегодняшнего дня, дружище, — сказал Фабрини, — начинаем прикрывать друг другу тыл. К черту остальных. Мы выберемся живыми, а когда вернемся в Новый Орлеан, снимем пару шлюх и будем пьянствовать три дня. Снимем себе молоденьких красоток, слышишь? С крепкими попками.
Фабрини выключил свет и уставился в темноту.
Менхаус думал, что ему совершенно плевать на крепкие попки. Ему нужна была задница Талии, ее рот и все то дерьмо, которое называлось жизнью. Вот все, что он сейчас видел перед собой. Все, что хотел видеть.
Какое-то время они лежали молча, слушая храп Кука.
Фабрини снова встал, подошел к иллюминатору. За стеклом ничего не было видно. Походив вперед-назад, он снова сел.
— Черт возьми, — ругнулся Фабрини.
— Что?
Фабрини тяжело дышал в темноте.
— Не знаю… У меня какое-то странное чувство. Прямо мурашки по коже.
Менхаус кивнул.
— У меня тоже. Какой-то жуткий озноб, — признался он.
И что бы это ни было, оно нарастало, заполняло воздух, окутывало корабль и охватывало людей, одного за другим.
Через некоторое время Менхаус нервно произнес:
— Эй, Фабрини? Слышал анекдот про раввина-гея, который решил сменить пол?
В рулевой рубке Айверсон забыл про свой «Хастлер», сиськи, задницы и все остальное. Он клевал носом, когда вошел Гослинг, мечтал, чтобы быстрее наступило утро, поглощая кофе в невероятных количествах.
Теперь сна не было ни в одном глазу. И кофеин тут был ни при чем.
Радио не работало, спутниковая связь тоже. Компас сошел с ума. Айверсон был современным моряком: он полностью доверял технике, и, когда она вышла из строя, был вынужден вернуться к астрономической обсервации, навигационному счислению, бумажным картам и секстантам. Назад в джунгли. Как в старые времена, когда корабль в море был все равно что на другой планете: один в неизвестности.
Айверсон отхлебнул кофе.
Он смотрел на экран радара. Последний час тот был пуст, но теперь показывал что-то большое, простирающееся, казалось, на многие мили, похожее на густой туман. Только Айверсон никогда не видел такого тумана. Даже радарный компьютер не мог точно определить, что это было: нечто определенно не твердое, а газообразное, как туман, только гораздо плотнее. И «Мара Кордэй» на всех парах неслась прямо в него.
Уже дважды Айверсон порывался позвонить старику, но колебался. Что он ему скажет? Густой туман? «Господи Иисусе! — воскликнул бы капитан, — Айверсон, ты позвал меня взглянуть на туман?» Нет, он не мог вызвать его по этому поводу, к тому же дежурным на корабле был Гослинг, и Айверсон не хотел лезть через его голову. Гослинг был из тех типов, которых лучше не злить. Помощник капитана первым увидел надвигающийся туман и указал Айверсону, как тот разрастается и с какой невиданной скоростью двигается — в шестьдесят узлов. Им было его не обойти. Чем бы он ни был, он настиг их и держал крепко, ей-богу.
