— У вас, что, есть на то указ государя императора?
— Нет, такого указа у меня нет.
— А мы послушны только воле государевой! Он сослал наших мужей, вот мы и отправились за ними вослед, — Ниночка протиснулась мимо Лобанова ко входу на постоялый двор. — Коли вернет он наших мужей по домам, мы тоже вернемся. Для нас только одна дорога существует: та, которой идут наши мужья. К тому же вы не имеете права повернуть нас вспять, государь выправил нам подорожные.
Она рванула на себя дверь, клубы чадного дыма вырвались из нутра дома, печи на почтовом яме дымили нещадно, а потом влетела внутрь, гордая и прекрасная, стащила с головы платок и встряхнула длинными черными косами.
— Ниночка Кошина, — устало промолвил Лобанов. — Я помню ее еще ребенком, и что же с ней сейчас сталось.
Он подозвал офицера, отдал приказ навести порядок меж вовсю уже бранящимися казаками и возницами. Потом вновь повернулся к Трубецкой.
— Я знаю, что есть у вас особая подорожная царя, княгиня…
— Мне-то на нее наплевать! — перебила она. — Я об этом и его величеству сообщала, когда он отклонил прошения других женщин. Мне для меня одной никакой милости не надо. Поймите же, мы все хотим быть подле наших мужей; и никто нас не вернет. Даже силой.
Лобанов ничего ей не ответил на это. Лишь предложил княгине Екатерине руку.
— Могу ли я считать вас своей гостьей? Окажете ли вы мне честь отужинать вместе?
— Мы все — все женщины без исключения — отужинаем. А не я одна. Мы — сестры по несчастью.
— Коли б только по одному несчастью! — и Лобанов в третий уж раз за сегодняшний вечер тяжко вздохнул. — Княгиня, поверьте, когда я потерял ногу, я страдал куда как меньше, чем мучаюсь ныне.
— Вы страдаете из-за нескольких женщин?
— Я страдаю из-за дня завтрашнего, — и Лобанов галантно провел Трубецкую в большое душное помещение. Здесь никого, кроме двух офицеров, не было. Всех остальных путешествующих еще до прибытия каторжан разместили в другом флигеле, дабы не столкнулись в случае чего с мятежниками. За конторкой, где лежали станционные записи, стоял мрачный смотритель Алексей, нехотя поклонившийся вошедшим.
— А что должно завтра случиться? — спросила Трубецкая настороженно, невероятно испугавшись последнего замечания Лобанова. — Новые какие неприятности?
— Да нет, все будет, как обычно, — туманно отозвался Лобанов. То, что должно было действительно произойти завтрашним утром, тяжелой каменной глыбой лежало у него на сердце. Он подумал о каторжанах, что были когда-то офицерами, героями войны и лицами благородного происхождения. На заре затушат в них распоследние искры человеческого достоинства, уподобив их зверью, имеющему лишь право на то, чтобы дышать, есть да спать.
