— Мы ведь все время в крепости были, — торопливо рассказывала Ниночка. — Живем в пустых конюшнях. Там так тепло, мы получаем еду, все относятся к нам с большим решпектом.
— После вынесения приговора от решпекта и следа не останется — они погонят вас, как шелудивых бродячих псов.
— Не смогут. Весь мир сейчас смотрит на нас.
— Весь мир? — Борис рассмеялся с горечью. — С каких-таких пор Россию заботит мнение света? Раньше, коли посланник западной державы не ломал перед царем шапку, шапку ту к головушке и прибивали. И что? Да ничего! Мир тихонечко так, вполголоса протестовал, а у нас при дворе лишь похохатывали.
— Те времена давно уж миновали, Боря. Пару веков назад.
— Что такое несколько веков для России? Здесь другое понятие времени. Ниночка… — Борис еще сильнее вжался в чугунную решетку. — Возвращайся к отцу. Посмотри на меня… меня уже нет, нет.
— Я сожгла все мосты к отступлению, Боренька, у меня больше нет отца. Я сбежала от него.
— Это безумие, Ниночка!
— Моя нянюшка Катерина Ивановна и кучер наш Мирон Федорович со мной. Мы ждем тебя, Боренька.
— Мое продырявленное при расстреле тело точно дождетесь!
— Царь не посмеет казнить вас. Мы бы пронесли по улицам Петербурга тела наших убиенных мужей и положили бы у ступеней Зимнего дворца. Для царя ваша казнь означала бы конец.
— На его стороне армия, глупышка.
— В России куда больше ремесленников и крестьян, чем солдат! — и Ниночка ухватила за рукав шинели проходившего мимо караульного. — Что скажешь? Ты сможешь стрелять в собственных братьев? Или в мать, если она выйдет на улицы вместе с нами? Сможешь?
Солдат молча смотрел на Ниночку и не видел ее.
— Оставьте меня, ваши высокоблагородия, — наконец, тихо попросил он. — Я всего лишь бедный солдат, мне думать не полагается. Отпустите меня! — Он вырвался из цепких ручек Ниночки и продолжил свой обход.
— Ну, и что ты будешь делать, когда нас казнят? — с трудом прошептал Борис.
— Еще не знаю. Наверное, нас тоже придется тогда расстрелять, потому что мы все равно не успокоимся.
— Царь сошлет вас в Сибирь, коли вы не угомонитесь.
— Тогда через пару-тройку лет вся Сибирь восстанет против государя.
Капитан отделился от стены и поднял руку. Было видно, насколько тяжко ему выполнять ныне свою службу.
— Конец свидания! — крикнул он. — Прощайтесь, господа! Еще пять минут.
Князь Трубецкой прижался лицом к ограде.
— Прощай, любовь моя, — прошептал он. — Все, что произошло, моя ошибка. Я думал, что настало уж время. Слабак в наследниках, соперник — далеко от Петербурга, народ, наконец-то, готов подумать о себе. Но народ не понял меня. В нем все еще живет страх вековечный. Офицеры предали меня. С пригоршней идеалистов в России революции не сделаешь. Моя вина… И мне за нее до конца жизни каяться. Жаль только, что столько достойных людей погибнут вместе со мной. Прощай, Катенька, более уж не свидимся.
