«Вонючка» — так, памятуя об удобрениях, называл про себя Мирру Глефод-старший и всякий раз, как она была рядом, демонстративно зажимал нос. В сущности, он вполне мог запретить Аарвану жениться, и тот, будучи бесконечно любящим сыном, послушался бы его, как слушаются Бога-отца. Но маршал решил иначе: раз уж сын демонстрирует столь вопиющее непонимание своего положения и задач наследника рода, нет смысла даже пытаться наставить его на путь праведный. Пусть делает что хочет — благородных Глефодов это уже не касается. Так совершилось отречение, и капитан въехал в дом, купленный торговцем для дочери. Вместе с капитаном переехал и портрет маршала, который Мирра возненавидела сразу и до глубины души. Даже здесь, в их уютном гнездышке, великий человек Аргост Глефод не оставлял их. Разглядывая его проклятое лицо, его паскудный мундир и чертовы награды за кретинскую службу, Мирра понимала, что, хотя выиграла одну битву, победа в войне за душу Глефода все равно досталась этому мерзкому, уродливому, однако же всесильному человеку.
За десять лет ее ненависть к нему превратилась во что-то вроде застарелой зубной боли. Присутствие маршала, пусть и в виде портрета, злило, сводило с ума, однако он был частью Глефода, и Мирра понимала, что изъять его из мужа давно уже невозможно. Да, у нее оставались женские издевки, у нее оставался острый язык, способный ошпарить и черта, однако то в Глефоде, что любило отца, состояло как будто из алмаза, и с годами Мирра отчаялась хоть как-то этот алмаз поцарапать. Парадоксальным образом ненависть слилась в ней со смирением. Даже теперь, когда Глефод, по ее мнению, окончательно спятил, она могла лишь терпеливо, с подлинно женской стойкостью поддерживать его безумный план. Насмешки, колкости, вызывающий тон — все было ее защитой, скрывающей неизбывную печаль. Ибо Мирра Глефод знала: муж ее, во всех прочих вопросах такой нерешительный, такой слабый, именно в нынешнем своем напрочь бессмысленном, самоубийственном деле не отступит и пойдет до конца. Именно поэтому она заплакала над луком и куском мяса — она, что проливала слезы так редко!
Тогда Глефод утешил ее: на краткий миг они поменялись местами. Обычно утешение всегда исходило от нее, и в тот последний раз, на кухне, Глефод был сам не свой, его слова, несмотря на искренность, прозвучали дежурно, цель успокоить сквозила через них слишком сильно. Увы, но Мирра была не лучше, театральность заразила и ее. Вдвоем они разыграли сценку верной жены и самоотверженного мужа. Теперь ей следовало быть настоящей, но она не знала как.
