Но тот «высокий жребий» — «высокое предназначение», которое было возложено на Пушкина гениальностью его натуры и всей историей развития нашей страны, нашего народа, он полностью выполнил.
Первый национальный поэт — солнце русской литературы — он поднял ее своим творчеством на уровень самых выдающихся созданий мирового искусства слова, одновременно закладывая начала всех начал ее дальнейшего блистательного развития — стремительнейшего движения вперед по впервые проторенным им же путям.
Создатель таких шедевров романтического искусства, как многие его лирические стихотворения, как поэма «Цыганы», Пушкин стал основоположником магистрального направления русской литературы XIX века — реалистического искусства, которому сообщил особый национально-самобытный характер. Сочетая жизненную правду, которую он так полно и глубоко воспринимал своим провидящим взором писателя-мыслителя, с красотой ее воплощения пером гениального мастера художественного слова, Пушкин, как никто другой, сумел поднять свои реалистические шедевры на высоту того, что он называл поэзией действительности, — формула, в которой оба составляющие ее слова одинаково значимы, равновелики друг другу. Это тонко и верно подметил один из самых ранних западноевропейских ценителей пушкинского творчества Проспер Мериме. «У Пушкина поэзия чудным образом расцветает как бы сама собой из самой трезвой прозы», — сказал он Тургеневу и тут же прозорливо добавил: «Ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою».
Решительно отвергая прикладное, служебное место и назначение литературы, которое ей придавали писатели XVIII века и некоторые его современники, Пушкин настойчиво утверждал ее суверенное значение. «Цель художества есть идеал, а не нравоучение», — писал он незадолго перед смертью. Но это утверждение отнюдь не было проповедью так называемого «искусства для искусства». Поэт прежде всего и больше всего, Пушкин по самому существу своему был гражданином. Он считал литературу, как искусство слова, одной из важнейших сфер духовной жизни и деятельности людей — «глаголом» пророка, пламенным светочем, жгущим сердца и одновременно озаряющим путь человечеству к реально достижимому идеалу — из мрака к свету, из «железного» «века-торгаша», «жестокого века жестоких сердец» — в век грядущий, когда «народы, распри позабыв, в великую семью соединятся»; путь — в мир гармонических, по настоящему человечных отношений, которые были бы построены по законам красоты, по которым создавал он свое, откликающееся на все стороны бытия, вместившее в себя весь спектр, всю гамму человеческих чувств и переживаний, творчество, свою, то легкую и веселую, а то овеянную светлой печалью, подчас исполненную мучительной тоски, то величаво героическую, а порой глубоко трагичную, но всегда сотканную из солнечных лучей,
