За столом назревал скандал, но в этот момент половой принес чарки.
— А ну давай-ка еще пару! — велел ему Тренька. — Угощаю, служилые! — хитро подмигнул он казакам, заметил, как сразу подобрели они лицом.
Если Тренька хотел, то мог, вот так сразу, расположить к себе простецкие души служилых. Но боже упаси, если он озлобится. Хотя и в злобе он никогда не доходил до забывчивости. А лютовал он обычно на ясачных, казаков и стрельцов. В присутствии же воеводы или какого-нибудь дьяка он робел, замолкал и здорово потел, от страха…
Половой снова вынырнул откуда-то с чарками, ловко сунул их под нос казакам и опять исчез где-то в чаду набитого до отказа кабака.
— Ну, казаки, не хулите, если что было сказано в обиду! — хлопнул Тренька по спине рябого. — Не малые, не скукожитесь от слова крепкого!
— Да мы ничего… — дружелюбно отозвались казаки.
— Пей, казаки, пей, чтоб всем… на зло было! Отведем душу от зеленой тоски! Пусть она, грешная, попляшет, потешится!..
Казаки выпили, крякнули, потянулись к миске с капустой.
— Вот ты не поверишь, атаман, что мы испытали, когда ходили в послах у колмака! Что испытали!.. Это… За одно это оклад положить надо бы, аль однорядку[16]. А ведь мы шиш видали от воеводы! Все колмаку да киргизам!
— Ты, Миколка, сказывай про это, сказывай, и тебе полегчает, — обнял Тренька чернобородого и погладил его по голове, как маленького.
— Расскажи, расскажи, — поддакнул и рябой. — И сотник пускай послушает то ж…
— Ты думаешь, сотник не хаживал на иноземца! — сказал Тренька. — Не гляди, что он молчун. То у него сызмала… Вот только Дарья подпортила ему породу. Федька у него зубаст. Ох, зубаст! Во будет служба!
— Оставь Федьку, — исподлобья глянул Пущин на Деева. — То дело особое.
— Все, Иван, все! — качнулся Тренька к нему и приложил к губам палец: «То — молчок! Тс-сс!»
— Давай, Миколка, — повернулся и Пущин к казаку. — Скажи — как было дело.
— Я тебя зря угощал, что ли! Фи-ить! — присвистнул насмешливо Тренька над казаком.
— Ну, коли так — слушай… Было дело, послал нас воевода Иван Во-лодимирович Мосальской к их тайшам. Проводили мы послов их, Арлая да Баучина, аж до самых юрт…
— Сколько вас хаживало-то? — перебил его Тренька.
— Ты дай рассказать! Что перешибать! Слушай, коли просил!
— Давай, давай, не буду!
— Вот так-то оно лучше. Пошел Поспелка, да с ним мы, казаки, трое. Было то на третий день после Алексея теплого. И пришли к их тай-шам — к Изенею и Баатырю. Пришли, а Изенея уже не стало. Вместо него жёнка. И владеет всеми улусными. Зовут ту жёнку Абай. Да с ней еще Кошевчей. Тоже тайша, большой тайша… Баба же та, Абай, злющая! И хороша! Редко у них жёнки такие, а эта ладная.
