Сибирские земли всякие люди, жили б в царском жалованье, в покое и в тишине без всякого сумления и промыслы всякими промышляли и государю и пр. служили и прямили во всем… А в которых людях начнет шатость и воровства, и они бы воров не укрывали и не таили… А кто на кого скажет какое воровство изменя, и сыщется до пряма, а государь тех людей велел пожаловать своим царским жалованьем и животы их и вотчины подать им, кто на кого какую измену и воровство доведет обьявя… А которые волости и городки подошли к Томскому городу ближе Сургутского города и Нарымскаго и Кетских острогов, и волости и городки и в них князьков и мурз и остяков велеть переписать и в дань их с судом и управою и ясаком в новом Томском городе и ясачные книги тем всем волостям для справки взято в Сургут… А как город поставят… и велеть отписку и чертеж отдати в Казанской и Мещерской дворцы дьяку Нечаю Федорову»…
Орудуя плечами, Тренька пробрался в дальний угол переполненного кабака. За ним протиснулись сотник и «литвин», совсем как в ледоход за белозёркой утлые шитики.
Атаман плюхнулся за стол рядом с двумя какими-то казаками.
— А ну потеснись, дай место!.. Эй, куриная башка, налей по чарке! — зычно гаркнул он целовальнику, перекрывая шум кабака.
Целовальник махнул рукой половому, и тот шустро юркнул куда-то за дверь.
Тренька положил на выскобленный до белизны деревянный стол большие сильные руки, дружелюбно улыбнулся казакам, сидевшим рядом.
— Ну, чем повеселите!
— Хе-хе, ишь ты какой прыткий: весели тебя! Чай, не девка… Сын боярской, небось? А может, сотник, аль атаман? — оценивая, оглядел его казак с окладистой черной бородой.
— Атаман, атаман! — самодовольно ворохнул плечами Тренька.
— То и заметно.
— А ты больно зрячий! Авось на наугольной стаивал!
— Бывало. И на приворотной[15] тоже. Ваш брат, если лютует, — прищурившись, посмотрел чернобородый на Треньку, — страсть какой прилипчивый.
— Над таким не полютуешь.
— И то верно — не дамся.
— Ты, казак, не знаешь нас, а уже ведешь напрасные речи. Это тутош-ные, должно, ваши десятники.
— Может быть, может. Вижу, по роже, с далека — вон как опалило.
— Ох, казаки, как вы дерзко тут-то, в кабаке! — возмущенно бросил Пущин, которого вывел из себя развязный тон соседей по столу.
— Не токмо, на походе тоже збойливы! — засмеялся чернобородый, смело глянув ему в лицо. — А ты, случаем, не сыщик?
— Ты, начальный, расспрос бы учинил сперва, что за служилые, — спокойно сказал атаману приятель чернобородого, широкоплечий казак с изъеденным оспой лицом.
