Делать неча, придется во всем признаваться. Теперича ничё не скроешь. Ежели б мы его не звали посередь ночи, может, и обошлось бы. А так нет, видел человек все, что надо.
Ну, думаю, подложила я Ешичу свинью! Но, может, ему ничё и не будет, надеюсь про себя, ведь он как-никак помочь хотел человеку, рази нет? Не сделай он того, что сделал, Милияна, может бы, и померла. Расскажу доктору Чоровичу все как есть, что ж он, не поймет рази, не может такого быть, чтоб не понял. Ведь так?
Пришли мы в анбалаторию, но, правда, припозднились — пока я привела ребят от соседки, пока покормила их, уже и восемь, — пришли, значит, мы, а нас там, господи, твоя воля, уж и не ждут.
«Вы мне не нужны, — говорит Чорович. — Все, что мне надо было, я уже узнал. Пущай теперича доктор Ешич перед судом отвечает. — Видал, все узнал! — Грех врачам заниматься такими вещами, какими занимаются одни мошенники и негодяи».
«Дак ведь, — говорю, — доктор Ешич ни в чем не виноватый».
«Пущай в этом суд разбирается, а я не буду. Я врач, а не милиционер».
«И кто же это вам, — спрашиваю, — так все хорошо рассказал?»
«Полексия, — говорит. — Полексия мне все рассказала. И мы все записали и подписали, как положено».
Подумать токо, откудова ей-то знать?
«А откудова, скажи, бога ради, — спрашиваю я его, — она-то может знать? Как-никак я была с Милияной все время, не она. Откудова ей знать про доктора Ешича?»
«Все она знает, — говорит Чорович. — Не хуже вас знает. Спрашивайте сами, ежели не верите. До свиданья».
И оставил нас в ожидальной. Ушел.
До свиданья так до свиданья. Что тут будешь делать?
Вышли мы с Витомиром из анбалатории не солоно хлебавши. В голове у нас все так перемешалось, что про то, как Полексия Милияну мяла, мы ни слова не сказали.
Что ж это будет, господи помилуй и спаси? Вот беда так беда! Как быть? Как доктору Ешичу в глаза смотреть? Молишь его помочь тебе по-человечьи, а опосля его милиция призывает.
А эта ведьма Полексия видал, что натворила. Ей-богу, никогда о таком и слыхать не слыхала. И в мыслях не держала, что такое может быть на белом свете.
Как вечор вернулись мы с Милияной из Брегова и в доме суматоха поднялась, она, понятно, струхнула. Переполошилась. Что она Милияне сделала и что с ей может быть, это ей известно, но зачем я-то здесь? С Милияной что будет, то будет, об этом у ей голова не болит. Но вдруг та мне все рассказала?
Сильно я ее, видать, напужала. Вдруг все выйдет наружу и милиция за ее возьмется?
