Боаз-Яхин кивнул, не поняв ни слова. Но голос шофера, крупный и кроткий, как весь он, был ему приятен. С ним очень хотелось беседовать.
– Я преподнес свои рисунки, – сказал он, удивляясь от того, что слышит, как произносит это, но довольный, что это говорит. – Я поднес свои рисунки. Я сжег рисунки. Что-то вышло из меня, оставив во мне пробел. Иногда я ощущаю, будто спешу к чему-то впереди. К чему? Я спешащий пробел. Отец должен жить, дабы отец мог умереть. Вы – отец? Наверняка вы сын. Любой мужчина из тех, кто жив, – сын. Мертвые мужчины – тоже сыновья. И мертвые отцы – сыновья. Нет этому конца.
– Ты молод, – сказал шофер. – У тебя вся жизнь впереди. Ты, может, о таком не задумываешься. Думал ли я в твоем возрасте? Не помню. Мне кажется, в тебе есть пробел. Что ты в него сложишь?
– Это пространство не всегда было пусто, – произнес Боаз-Яхин. – Только после того, как я предложил рисунки. Теперь я спешу. К чему? Зачем? Не знаю. Лев. Я нечасто произносил это вслух, то слово, то имя. Лев. Лев, лев, лев. Что? Где? – Он подался вперед, словно опираясь на скорость фургона вперед. – Что он забрал карту карт, обещанную мне, – что это мне? Мне она не нужна. Карты. – Он вытащил из кармана ту новую, что сделал на круизном судне, открыл окно, хотел выбросить, но раздумал, положил карту обратно в карман, закрыл окно. – Я сохраню ее так же, как люди хранят дневники, но карты не нужны мне для того, чтобы что-то найти. – Он заскрипел зубами, хотел зареветь, хотел применить к чему-нибудь насилие. – Годы и годы, – продолжал Боаз-Яхин. – Мои глаза лишь на уровне края стола. «Давай я помогу, – сказал я. – Давай сделаю хоть уголок». Нет. Ничего. Он не хотел мне давать. У меня не получались чистые красивые линии. Ему все время приходилось все делать полностью. Он смотрел на меня, но говорил с тем местом, где меня не было. «Ты войдешь за мною в лавку, – говорил он. – Тебя снаружи ждет большой мир». Отлично. Хорошо. Ступай в большой мир. Уходи. Я не годился для работы с ним. А теперь он вышел в большой мир. И лавка ему, и мир ему. А мне – ничего. – Он снова заскрипел зубами. – Мне надо… Что? Что мне нужно сделать? Мне нужно ему сказать… Что?
Что надо мне ему сказать? Отец Бенджамина написал прости. Простить кому что? За что прощать? Кто может дать прощенье? Он протягивал мне костюм, чтобы я в него запрыгнул: скитальца. Вот тебе карта. Затем сам взял и сбежал с моей картой. Я влез в скитающуюся одежду. Теперь он счастлив? – По щекам Боаз-Яхина струились слезы.
