, э? Чего-то хочет.
– Ерунда, – сказал Кляйнцайт, ощущая холод, дрожь, ощущая глубокий озноб и безмолвие, холодные лапы у своих стоп.
Рыжебородый посмотрел на него, глаза голубые и пустые, какупотерявшейсяголовыпупса, гниющейнапляже. Морщась, вскрикнули рельсы, их саднило, с ревом примчался поезд, раскрыл свои двери, закрыл свои двери, отъехал.
– О да, – произнес он. – Ерунда. Не ты ли говорил мне, что она заставила тебя написать тачку, полную клади, а потом тебе дали под зад?
– Тогда ладно, чего она хочет? – спросил Кляйнцайт со страхом в кишках. Чего там, ради небес, бояться.
Вообще ничего, донесся откуда-то черный косматый голос. Ху ху. В Кляйнцайте открылась боль, словно дивные резные двери. Прелестно, подумал он, заглянул за двери. Ничего.
– Она чего-то хочет, – сказал Рыжебородый. – Пишешь на ней слово, два слова, строку, две, три строки. Где ты. Слова не… – Он смолк.
– Не что?
– Не то, что хочется. Совсем не то, будь они неладны, что требуется.
Молниеносно Кляйнцайт подумал: «Может, не твои слова. Может, чьи-то еще».
– С бумагой что вообще делают? – продолжал Рыжебородый. – Пишут, рисуют, задницу подтирают, посылки заворачивают, рвут ее. Я пробовал рисовать – не то. Так, сказал я бумаге, давай-ка сама найди слова, поди на мир погляди немного, посмотрим, с чем вернешься. Вот и стал разбрасывать ее повсюду. Поразительно, до чего мало людей наступает на лист бумаги, лежащий на земле. Преимущественно обходят стороной, иногда поднимают. Бумага начала помаленьку со мной разговаривать, чушь всякую несла, насколько я мог разобрать, мерзкие короткие фразы, которые я записывал. Потом она попыталась меня убить, но был отлив, и я, будь оно неладно, не собирался брести полмили по жиже, чтобы утопиться. – Он немощно хихикнул – не больше, чем просопел.
– А где другой человек желтой бумаги взял ключ, который дал тебе? – спросил Кляйнцайт.
– Не знаю, – ответил Рыжебородый, обхватив себя руками, стараясь уменьшиться. – Мне страшно.
– Чего?
– Всего.
– Пойдем, – сказал Кляйнцайт. – Я куплю тебе кофе и фруктовых булочек.
Рыжебородый вышел следом за ним на улицу, попрежнему маленький на вид.
– Не нужно фруктовых булочек, спасибо, – сказал он в кофейне. – Нет аппетита. – Пока пил кофе, он нервно озирался. – Лампы здесь, похоже, недостаточно яркие, – проговорил он. – А на улице так темно. Обычно ночи выглядят ярче, когда горят фонари и все такое.
– Иные ночи темнее других, – сказал Кляйнцайт.
