означать. Прошу ли я тебя мне что-то объяснить? Нет. Потому что я, будь оно неладно, мужчина, колотушки свои, так его, сношу и продолжаю, что б я там ни продолжал. Хватит тебе ответов за свои фруктовые булочки? – Он расплакался.
– Боже правый, – произнес Кляйнцайт. Подобрал скатку и хозяйственные сумки, поскорее вывел Рыжебородого на улицу. – Ты все равно не сказал, почему бросаешь желтую бумагу, потом снова подбираешь, пишешь на ней и бросаешь опять, – сказал Кляйнцайт.
Рыжебородый схватил скатку, размахнулся ею и сшиб Кляйнцайта наземь. Тот поднялся и стукнул Рыжебородого.
– Ну да, – произнес Рыжебородый. – Па-ка. – Он скрылся в Подземке.
Кляйнцайт вернулся в палату как раз к приему своих трех «Нас-3оев» и ужину. Понюхал свой ужин, осмотрел его, нечто бледно-коричневое, нечто бледно-зеленое, нечто бледно-желтое. Два ломтя хлеба с маслом. Апельсиновое желе. Перестал смотреть, перестал нюхать, немного съел. Может, и не особо охраняет здоровье, подумал он, зато национально.
Лица. Два ряда их в койках. Одним он улыбался, другим кивал. Братья по немощи.
– Что нового, Шварцганг? – спросил. Со вспыхами все в норме, заметил он.
– Что может? – отозвался Шварцганг.
– Не знаю. Кажется, ничего. Всё сразу.
– Ходил? – спросил Шварцганг.
– Туда-сюда в Подземке. Кофейня.
– Прелесть, – произнес Шварцганг. – Кофейни.
Кляйнцайт вновь опустился на койку, думая о коленке Сестры. Опять небо бурого бархата. Аэроплан. Ты упускаешь то, что тут внизу творится, сказал он самолету. Простер свои мысли вниз от коленки Сестры, затем вверх от пальцев на ее ногах. Заснул, проснулся, когда Сестра заступила на дежурство. Они широко улыбнулись друг дружке.
– Привет, – сказала она.
– Привет, – сказал Кляйнцайт. Снова улыбнулись, кивнули. Сестра продолжила обход. Кляйнцайту стало бодро, он замурлыкал мелодию, которую играл в ванной на глокеншпиле. Она не звучала оригинально, но он не знал, чья она, если не его. С#, С, С#, F, C#, G#…
ТРЕПЕЩИ, воспело его тело, и нутряную тьму его осветили пересекающиеся вспышки. От C к D, от E к F, с двумя гиперболами. СЧАСТЛИВЧИК.
Ну вот, подумал Кляйнцайт. Мои асимптоты. Глотка и анус у него одновременно сжались, будто их затянули шнурком. Он отхлебнул оранжаду, с трудом проглотил его. Еще один аэроплан. Так высоко! Скрылся.
МОЙ! – спел Лазарет, как Скарпиа, добивающийся Тоски.
А-а-ах-х! – вздохнула койка.
УЗРИ МЕНЯ, взревел Лазарет. УЗРИ МЕНЯ В ВЕЛИЧИИ МОЕМ, НА ЖЕРЕБЦЕ ВРАНОМ, ИСПОЛИНА. Я ЦАРЬ БОЛИ. УЗРИ ДЕЛА МОИ, ТЫ, ВСЕМОГУЩИЙ, И ОТЧАЙСЯ.
