Рыжебородый нашел еще один лист желтой бумаги. Чистый с обеих сторон.
На чем мы остановились? – спросил он бумагу.
Штучка, больная до пятен? – предположила бумага.
Не помню, произнес Рыжебородый. Ибсен это сказал – или Чехов?
Любой, сказала бумага.
Любой сказал, что если в Первом акте ты намерен показать револьвер в выдвижном ящике стола, то тебе прям-таки лучше что-нибудь с ним сделать к концу Третьего.
То драма, сказала бумага. А это желтая бумага.
Ну да, сказал Рыжебородый. Устал я от этих выкрутасов. Чаю?
И два сахара, пожалуйста, ответила желтая бумага.
Рыжебородый пошел по коридорам Подземки, свернул сям, свернул там, добрался до двери с надписью ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, вытащил из кармана ключ, отпер дверь. В комнате не было ничего, кроме лампочки, свисающей с потолка, да раковины у стены.
Из скатки и сумок Рыжебородый вытащил электрический чайник, фарфоровую чашку с блюдцем, ложечку, нож, пакетик чаю, пакетик сахару, пинту молока, полфунта масла, банку клубничного варенья и четыре фруктовые булочки. Включил чайник в розетку, приготовил чай, съел фруктовые булочки, намазав их маслом и клубничным вареньем.
Хорошо, когда липнет, сказала желтая бумага.
Запомни это, сказал Рыжебородый.
Теперь это часть меня, сказала желтая бумага.
Комната тряслась от звука поездов, сжималась от озноба из черных тоннелей Подземки.
Рыжебородый разостлал на полу газеты, на газетах расстелил скатку. Привал, сказал он.
Днем, сказала желтая бумага. Осознай вину.
Осознаю, ответил Рыжебородый. Но мне хочется спать. Я устал. Мне трудно днем не спать.
Штучка, больная до пятен, сказала бумага.
Прекрати, сказал Рыжебородый. У меня глаза слипаются.
Тот, у кого последнего был ключ от этой комнаты, сказала желтая бумага.
Что с ним? – спросил Рыжебородый.
Да ничего, сказала желтая бумага.
Что с ним? – повторил Рыжебородый.
Ничего, говорю, сказала желтая бумага. Ха ха. Штучка, больная до пятен?
Рыжебородый написал слова на желтой бумаге.
С тобой приходится вкалывать, сказала желтая бумага. Ты не очень-то шевелишься. Строка в день – это медленно.
Рыжебородый улегся, смежил веки, заснул.
Из своего черного озноба подала голос Подземка. Он ли Орфей?
Нет, ответила недреманная желтая бумага. Не он.
Пока Рыжебородый спал, Сестра в тугости и круглоте своего узкого брючного костюма спустилась в Подземку. Вот это место, подумала она. То самое, что на днях мне мой ум показывал, и там была музыка. Она походила взад и вперед по коридору, стараясь призвать к себе музыку, слышанную в уме.
