Гориллы по природе своей не любят долго дуться.
«Стелла? – зову я. – Сегодня полнолуние. Видишь?»
Иногда, если повезет, сквозь стеклянный потолок ресторанного дворика нам удается увидеть краешек луны.
«Уже видела», – откликается Стелла. Она шепчет, и я понимаю, что Руби, должно быть, спит.
Спрашиваю: «С Руби все хорошо?»
«Она слишком худая, Айван, – отвечает Стелла. – Бедняжка провела в этом грузовике не один день. Мак купил ее в цирке, как и меня, но она пробыла там совсем недолго. Руби родилась на воле, как и мы».
«Но с ней все будет хорошо?» – спрашиваю я.
Стелла не отвечает на мой вопрос. «В цирке дрессировщики приковали ее к полу, Айван. За все четыре ноги. Цепи снимали только на один час в сутки».
Я пробую понять, отчего они вынуждены были так поступить. Я всегда стараюсь думать о людях хорошо.
«Но зачем они это делали?» – наконец спрашиваю я.
«Чтобы сломить ее дух, – говорит Стелла. – Чтобы она могла научиться держать равновесие на тумбе. Чтобы вставала на задние ноги. Чтобы бессмысленно бродила по кругу, пока на ее спине скачет собачонка».
Я слушаю усталый голос Стеллы и вспоминаю все те трюки, которым ее обучили.
Проснувшись на следующее утро, я вижу маленький хобот, выглядывающий из-за прутьев владений Стеллы.
«Здравствуй, – раздается негромкий чистый голосок. – Я Руби». – И тут она машет хоботом.
«Здравствуй, – говорю я, – а я Айван».
«Ты обезьянка?» – спрашивает Руби.
«Вот уж нет».
Уши Боба встают торчком, хотя его глаза по-прежнему закрыты. «Айван горилла, – говорит пес. – А я – пес сомнительного происхождения».
«А почему пес забрался к тебе на живот?» – спрашивает Руби.
«Потому что у него есть живот», – бормочет Боб.
«Стелла уже проснулась?» – спрашиваю я.
«Тетя Стелла спит, – говорит Руби. – Кажется, у нее болит нога».
Руби поворачивает голову. Ее глаза похожи на глаза Стеллы, такие же черные, с длинными ресницами, – бездонные озера с каймой высокой травы. «А когда завтрак?» – спрашивает она.
Я отвечаю: «Скоро. Когда центр откроется и придут работники».
«А где… – Руби крутит головой во всех направлениях, – где остальные слоны?»
«Тут только ты со Стеллой», – отвечаю я и почему-то чувствую себя виноватым, будто подвел ее.
«А такие, как ты, еще есть?»
«Нет, – говорю, – пока нет».
Руби поднимает с пола пучок сена и некоторое время рассматривает его. «А у тебя есть папа с мамой?»
«Ну… были».
«Родители есть у всех, – объясняет ей Боб. – Это неизбежно».
«До цирка я жила с мамой, тетей и сестрами, родными и двоюродными, – говорит Руби. Она роняет сено, снова поднимает его, крутит в хоботе. – Они умерли».
