И вот человек поднимается на борьбу. Он может не знать, кто в действительности его враг, он может вовсе не иметь перед собой врага – однако одна вещь видится ему предельно ясно. Сражаться необходимо, человек начинается, прежде всего, с желания совершить невозможное. И если великий лед истории в своем равнодушии абсолютно непобедим, бросить ему вызов следует хотя бы поэтому.
На стороне великого льда выступают могучие государства, непобедимые армии, суровые, но справедливые законы – одним словом, структуры, чье назначение во времени быть тем общим и всесильным, что призвано не только пережить человека, но и включить его в себя, даровать некий коллективный вариант бессмертия. Если великий лед – образ из царства идей, то все эти вещи можно воспринимать как попытку создать земное воплощение его холодной кристаллической решетки.
В противовес этим грозным силам, человек, идущий против великого льда, вооружен лишь теплом собственной жизни и горсткой беспомощных, но красивых слов. Эти слова остались ему от дряхлого мира, когда-то они были и полнокровнее, и проще, риторика не играет особой роли там, где действуют люди с кипучим огнем в жилах. Для них, охваченных пламенем создания, великий лед истории – всего лишь сказка, им некогда обращать внимание на холод, что идет по пятам. Дрожь, озноб и страх перед надвигающимся ледником предназначены другому времени, в котором животворный огонь начинает гаснуть, и все свободное место заполняют слова.
Таким образом, борьба с великим льдом возможна лишь тогда, когда человек перед ним полностью беззащитен. Это зародыш трагедии, и одна только словесная иллюзия способна обратить ее в красоту. Без этого обрамления трагедия останется просто фактом – голым Ничем, что Когда-то случилось в Нигде.
Но кто нуждается в этой красоте? Для кого предназначена ее бесполезность?
Глефод был одним из многих, кто пытался растопить великий лед теплом своей жизни. И он растопил его – достаточно для того, чтобы самому вмерзнуть в образовавшуюся яму. Это не сделало его умнее, храбрее или значительнее, чем он был, однако для историка – или человека, ищущего в прошлом вдохновения своему «сейчас»– отыскать его среди мертвецов окажется проще.
Это случится еще нескоро – когда кровь мира вновь остынет, и от всех его прежних сил останутся лишь слова. Найдется человек, которого собственные боль, любовь и отчаяние – все эти импульсы, обреченные на угасание – двинут против великого льда. Ища оправдание своему замыслу – ибо он будет прекрасно сознавать, что замысел его безумен – человек этот обратится к мифу, как если бы тот был истиной, а не красотой, окружающей факт.
