Историк, то есть человек, готовый ради никому не нужной правды спускаться в холодный колодец и терять, касаясь ледяной глыбы, последние остатки тепла — историк открывает этим мертвецам рты, и они рассказывают о себе великое множество частностей, которые перед лицом нынешней их судьбы, этого вечного ледяного плена, кажутся до смешного бестолковыми и незначительными.
Бессмыслица этого вороха убийств, любовей, страданий и кратких мгновений счастья настолько явна и всеобъемлюща, что это не может не вызвать протеста. Постепенно процесс Жизни отрицает то, что им движет, импульсы его стираются, и мысль о том, что частности не важны перед общим, перестает внушать нам покой и уверенность в себе.
В конце концов, отдельный человек – это тоже всего лишь частность. С осознанием этого в нас зарождается бунт против великого льда. Пускай мы ничем не отличаемся от тех, кто уже вмерз в его громаду, все же мы – это только мы, и проще принять это ограничение, чем предать собственные радость, боль, любовь и отчаяние.
Наши чувства -- это все, чем мы обладаем. Протест начинается с верности себе и другим людям. Если жизнь нашего тела и работа нашего ума имеют значение, мы не можем смириться с равнодушием мира ко всему, что есть мы. Равнодушие это, огромное и непобедимое, заставляет нас бросить ему вызов.
Мир и совокупность его законов в миг вызова представляются нам обманом, сперва соблазняющим нас чудесами и радостями, а после, едва иссякнут задор и порыв, оставляющим нас с пустым сердцем и мыслью, что все, что мы считали живым, теплым и исполненным значения, на деле – всего лишь бездушный механизм, обеспечивающий вечное движение процесса. Если некогда мир явился нам всесильным и любящим отцом, ныне мы понимаем, что любовь была иллюзией, средством заставить нас исполнить свой долг. Мы не должны были ни привыкать к этой любви, ни ждать ее проявления снова, но мы привыкли и ждем – с криком отчаяния или в гордом молчании.
В сущности, протест против великого льда – это стремление растопить его, опровергнуть законы истории, утвердить свою правду и добиться любви от процесса, что на любовь не способен. Это стремление оживить замерзших в предвечной глыбе, побороть смерть, создать и навеки удержать мир, полный радости и света.
Стремление это является абсурдным и вместе с тем – теплым и человечным. Есть нечто благородное в желании одушевить шестеренки процесса, в потребности видеть мир живым существом, неравнодушным к своим обитателям.
