, т. е. не ободранную и невыпотрошенную оленью тушу.
Каулькай сидѣлъ противъ него на корточкахъ, упираясь подбородкомъ на соединенныя вмѣстѣ колѣни. Онъ также поднялъ лицо по направленію къ новопришедшему и остановилъ на немъ свои большіе глаза орѣховаго цвѣта. Лицо его было совсѣмъ бронзовое, съ суровыми крупными чертами, съ большимъ слегка орлинымъ носомъ и рѣзкой вертикальной морщинкой между нахмуренныхъ бровей. Онъ напомнимъ индѣйскаго вождя изъ племени какихъ-нибудь Семиноловъ или Апаховъ, и глаза невольно искали на его коротко остриженной головѣ традиціоннаго пучка орлиныхъ перьевъ, знаменующаго достоинство предводителя индійскихъ воиновъ. Желтая собака, лежавшая у ногъ Каулькая, тоже подняла длинную морду, вытянутую, какъ у лисицы, вильнула долгимъ пушистымъ хвостомъ и снова свернулась въ клубокъ.
Эуннэкай сбросилъ на землю ношу, отдавившую ему плечи, и самъ тяжело опустился около нея. Оживленіе его силъ исчезло вмѣстѣ со страхомъ, и онъ чувствовалъ себя совсѣмъ разбитымъ.
— Эгей!.. — отвѣтилъ онъ на привѣтствіе — пришелъ!..
— Что видѣлъ? — спросилъ Кутувія, помолчавъ.
— Нѣтъ! — вяло отвѣтилъ Кривоногій. Ему не хотѣлось разсказывать про медвѣдя.
— А я думалъ, что медвѣдь тебя съѣлъ! — сказалъ насмѣшливо Кутувія, оскаливъ два ряда крупныхъ бѣлыхъ зубовъ, похожихъ на лошадиные.
Глаза Эуннэкая широко раскрылись отъ ужаса.
— Не говори! Не поминай! — сказалъ онъ сдавленнымъ голосомъ. — Поминать грѣхъ!
— Развѣ видѣлъ? — спросилъ Каулькай голосомъ, въ которомъ слышалась тревога.
Кривоногій утвердительно опустилъ глаза.
— Куда пошелъ? — снова спросилъ Каулькай.
— Не пошелъ. Еще лежитъ! — неохотно отвѣтилъ Кривоногій. Разговоръ положительно казался ему опаснымъ.
— Еще въ стадо придетъ! — задумчиво продолжалъ Каулькай. — Всѣхъ оленей разгонитъ.
О подробностяхъ встрѣчи Эуннэкая съ медвѣдемъ никто, однако, не сталъ разспрашивать. Онъ вышелъ изъ нея благополучно, стало быть, и спрашивать было нечего.
Наступило короткое молчаніе.
— Сколько разъ ложился? — спросилъ Кутувія также насмѣшливо.
Но Эуннэкай не отвѣтилъ. Его глаза были прикованы къ кучкамъ рыбьей шелухи, разсыпанной тамъ и сямъ около костра.
— Нашли? — спросилъ онъ тихо. Ему внезапно до смерти захотѣлось ѣсть.
— Нашли! — безпечно отвѣтилъ Кутувія, поворачиваясь на бокъ и опираясь на локоть.
— Сколько?
— Три!
— Крюкомъ?
— Крюкомъ!
На устахъ Кривоногаго вертѣлся невысказанный вопросъ, но вмѣсто того, чтобы сказать что нибудь, онъ только сплюнулъ въ сторону долгимъ, голоднымъ плевкомъ. Нечего и спрашивать. Очевидно, ему ничего не оставили.
