— Онъ сказалъ: перерѣжь горло! — вдругъ вырвалось у него громкимъ запальчивымъ крикомъ. — Наргиненъ слышалъ. Да будетъ! Всѣ ножи, топоры, копья, всѣ острыя вещи слышатъ!..
И онъ отошелъ въ сторону, повидимому, опасаясь прибавить болѣе, и скрылся въ глубинѣ задняго шатра.
Собаки, успѣвшія успокоиться, опять залились оглушительнымъ воемъ, какъ будто желая подчеркнуть послѣднія слова раздраженнаго чаунца.
Нуватъ задумчиво посмотрѣлъ ему вслѣдъ и съ недовольнымъ видомъ почесалъ лобъ.
Въ этотъ вечеръ семья Кителькута совершала ужинъ мирно и молчаливо. Яякъ сидѣлъ въ шатрѣ Уквуна и не показывался наружу, и Коравія накормилъ, по обыкновенію, его собакъ вмѣстѣ съ своими. Молодые промышленники хотѣли улечься рано. Нуватъ былъ еще задумчивѣе обыкновеннаго и то и дѣло потиралъ рукою лобъ. Онъ никакъ не могъ отдѣлаться отъ непріятнаго чувства, навѣяннаго словами чаунца.
Черезъ пять минутъ лампа была погашена, и домашніе Кителькута огласили пологъ громкимъ храпомъ самаго различнаго тембра и характера. Нуватъ выбралъ себѣ ложе рядомъ съ отцомъ, но заснуть не могъ.
— Отецъ! — наконецъ, окликнулъ онъ старика. — Ты не спишь?
— Нѣтъ! — отвѣтилъ Кителькутъ. — Чего тебѣ?
Наступило короткое молчаніе. Нуватъ, видимо, искалъ словъ, чтобы начать разговоръ.
— Отецъ! — наконецъ, сказалъ онъ. — Яяку пришелъ великій гнѣвъ.
Кителькутъ ничего не отвѣтилъ. Однако, можно было слышать въ темнотѣ, какъ онъ повернулся на постели лицомъ къ сыну, очевидно, для того, чтобы удобнѣе разговаривать.
— Чаунскій человѣкъ имѣетъ худое сердце! — настойчиво продолжалъ Нуватъ.
— Собака злится, никто ее не боится! — проворчалъ нехотя старикъ.
— Я видѣлъ его лицо, — сказалъ Нуватъ. — Вся его кровь почернѣла!
— Чтобы ей протухнуть до тюленьей черноты! — выругался старикъ.
Наступила вторая пауза.
— Отчего ты ему не далъ табаку? — нерѣшительнымъ тономъ спросилъ Нуватъ.
— А ты знаешь, сколько мы должны Кулючину? — сказалъ старикъ. — Другимъ станемъ раздавать, собственный долгъ не покроемъ… Развѣ хорошо?
Нуватъ не отвѣчалъ.
— Я выпилъ у Кулючина десять бутылокъ, — продолжалъ отецъ, — и еще хочу выпить на ярмаркѣ. Ты думаешь, онъ даетъ даромъ?
— Хотя бы малую прибавку Яяку! — тихо сказалъ Нуватъ.
— Пустое! — сказалъ старикъ. — Выпоротки — худой товаръ. Кулючинъ говоритъ: выпоротки не стоятъ водки; привези лисицъ!
— Хоть бездѣлицу! — настаивалъ Нуватъ. — Погладить по сердцу, утолить гнѣвъ!
— Не дамъ! — сказалъ старикъ. — Всѣ пустыя руки не наполнишь, всѣхъ пустыхъ угрозъ не переслушаешь!
