Кителькутъ смолчалъ. Въ его расчеты не входило ссориться съ гостемъ.
— Телячья шкурка — наша жизнь! — продолжалъ Яякъ такъ же сердито. — Онъ бы выросъ, былъ бы большой олень; а теперь отъ него только одна шкурка и остается… А ты даешь по листу.
— Такъ лучше не брать, — невинно возразилъ Кителькутъ. — У меня у самого товару мало. А русскіе на ярмаркѣ дадутъ дороже. Лучше отложить до ярмарки.
— Я знаю, — снова заговорилъ Яякъ съ растущимъ гнѣвомъ. — Тебѣ не нужно выпоротковъ. Ты хочешь лисицъ, бобровъ; а гдѣ я возьму бобровъ? Развѣ я кавралинъ[19]; развѣ ѣзжу за море къ айванамъ (эскимосы)?
— Я торговецъ, — сказалъ Кителькутъ, — самъ не ношу ни лисицъ, ни выпоротковъ. Отдаю чужеплеменникамъ. Что предпочитаютъ русскіе купцы, то предпочитаю и я.
— Торговецъ! — съ негодованіемъ передразнилъ Яякъ. — Только и думаешь, чтобы изъ одной папуши табаку сдѣлать двѣ; не помнишь, что чужое горло тоже жаждетъ горькаго. Мы развѣ не такъ же мучимся, какъ ты, не имѣя питья? Твой отецъ не поступалъ такъ, Кителькутъ…
II.
Въ наружномъ отдѣленіи шатра тоже были люди. Голосъ, отвѣтившій старику, принадлежалъ молодой дѣвушкѣ, сидѣвшей на корточкахъ у правой стороны, гдѣ было меньше дыма. Откликнувшись на зовъ, она, однако, осталась сидѣть на своемъ мѣстѣ и, въ свою очередь, окликнула другую женскую фигуру, сидѣвшую у самаго огнища, а эта немедленно полѣзла въ темный уголъ за порогомъ и принялась выбрасывать оттуда одно за другимъ короткія полѣнья дровъ. Черезъ нѣсколько минутъ огонь вспыхнулъ ярко и освѣтилъ весь шатеръ. Женщина съ дровами подвѣсила надъ очагомъ на деревянныхъ крючьяхъ огромный закопченный чайникъ и такой же огромный котелъ изъ чернаго желѣза и потомъ опять усѣлась у огнища. Лицо ея было ясно видно при свѣтѣ огня. Ей могло быть лѣтъ сорокъ или сорокъ-пять. На лбу вытянулся широкій шрамъ неправильной формы, — очевидно, слѣдъ зажившей язвы. Носъ былъ тоже испорченъ и какъ-то неестественно согнутъ на сторону. Это были послѣдствія ужасной болѣзни, въѣвшейся въ плоть и кровь всѣхъ племенъ полярнаго сѣверо-востока. Вельвуна была родственница Уквуна и выросла въ его жилищѣ. Съ ранней юности она была безотвѣтной рабыней и слугой у этой обнищалой семьи паріевъ и исполняла всѣ прихоти старой Анеки. Выросши, она попробовала искать счастья въ чужихъ шатрахъ, но духи Этэля[20] были къ ней неблагосклонны и изувѣчили ея лицо. Мужчины пренебрегали ею, и она была принуждена вернуться подъ нищій кровъ, дававшій пристанище ея юношескимъ годамъ. Въ настоящее время она считалась второй женой Уквуна, такъ какъ старикъ не погнушался возложить брачное кровопомазаніе
