Настя крутила головой по сторонам, восхищаясь тем, что в Запсковье не бывает вида без церквей, простые и радостные они повсюду: в начале улиц и в конце, ах, и за поворотом, — и посмотри, какие приветливые крыльца, и никаких заборов вокруг них. На трассе, уже засыпая, бубнила, как замечательно, что церковные стены неровные, беленые, розоватые, будто лепные, и дышат, дышат, и, может быть, права Рудакова, осев навсегда в этом древнем белом городе.
* * *
За Островом Федор остановился заправиться, и Настя проснулась. Сонно озираясь по сторонам, сообщила, что ей нужны вода и в туалет, и, может быть, шоколад потом. Он уже залил бензин, расплатился, а она все еще заторможенно бродила между стеллажами, что-то там высматривая. Через стекла станции он видел, как наконец она определилась с выбором, несет что-то к кассе. Вскоре сияющая выбежала к машине. Ее рыжие кудри торчали после сна во все стороны, яркий рот припух. “Солнышко мое”, — подумал Федор.
— Знаешь, как они нас называют? Я случайно подслушала. Они не знали, что я с тобой, и такие на нашу машину: нет, блокадник по карте платил. Ну, номера питерские, и они тебя блокадником назвали, — Настя смеется. — Ну и меня тоже. Я кошелек в машине где-то посеяла — нет в сумке.
Федор хмыкнул:
— Да, я слышал, что Псков — единственный город, где нас не жалуют. Смешно. Мы их — скобарями, они нас — блокадниками. Под сиденьем посмотри. А как ты могла его выронить, если сумка закрыта была?
Настя, ползая по заднему сиденью, ворчала, что понятия не имеет, как он мог выпасть, но в сумке его нет, это точно. Вздохнув, Федор отправился платить за воду и шоколад, оставшиеся на кассе. Он уже заводил двигатель, рассказывая Насте, как они смутились при виде него, блокадника, когда заметил, что она не слушает, смотрит отстраненно в окно, и даже ее веснушки побледнели.
— Не нашла, что ли?
Она покачала головой. Федор выругался, глуша двигатель, — во сколько же мы приедем? — вышел из машины, собираясь в ней всё перевернуть.
— Не надо, не ищи, — спокойно сказала Настя. — Его девчонка взяла.
* * *
Бурый американо подернулся радужными пленочками — тихими голосами обсуждали случившееся.
— Может быть, дома?
— Черный хлеб во дворе у Рудаковой покупала.
— Ты тогда его последний раз видела?
— Нет. В подъезде, когда подушиться хотела. Перед рудаковской дверью. И ты тогда видел. Я духи искала, а кошелек с бутылкой торчали отовсюду, мешали искать.
— Не обратил внимания. А духи на месте? Сколько там денег-то было?
