Я стараюсь дышать ртом, чтобы не вдыхать ужасных запахов. Огромные змееподобные птицы уже налетались по квартире и сидят по углам.
— Поему они вернулись сюда? — спрашиваю я.
— Тут темно, им комфортнее, — объясняет Калеб.
Повсюду — грязь, комья земли, навоза, какие-то застарелые скорлупки от яиц, разбитые колбы, множество ящиков, наполненных почвой. Какие-то колбочки, склянки — всё раскиданное, побитое, покорёженное. Я наступил на что-то и с отвращением увидел, что это засохшее тельце жабы — и их было много повсюду.
— Эти жабы высиживали яйца василисков, — объясняет Калеб, — вначале их снесли черные петухи.
— Петухи? Без куриц?
— Да, обезумевшие откормленные петухи, он держал их взаперти для этого, а потом сварил из них суп. Он всегда так делал: использовал кого-то и уничтожал. Люди же делают так. Но это не самое страшное. Самое страшное — это дать кому-то жизнь для того, чтобы потом выпить все соки и безжалостно убить.
— Пётр не хотел убивать тебя, — возражаю я.
— Откуда ты знаешь? — грустно вздыхает гомункул, — Ему нужны от меня были тайны, в современном мире уже не найти и следа секретов, которые знаю я, порождение квинтэссенции семени, являющийся идеальным образом первого человека.
— Хм, — я не очень понимаю, о чём он говорит, но с ужасом смотрю на огромный зловонный ящик, к которому он меня привёл. В нём — застарелый навоз и белые яичные скорлупки.
— Отсюда я вышел, — говорит Калеб, — вот моя колыбель. На что мне надеяться в этом мире, если я вызрел в протухшем курином яйце посреди конских испражнений? Чего мне хотеть кроме того, чтобы хотя бы провести свои дни среди братьев, понимающих меня — этих жутких бессловесных тварей, которые мне родные лишь потому, что вышли из земли, как и я? Разве я мог отдать их на смерть?
— Но почему Пётр хотел их убить? — спрашиваю я.
— Потому что для этого он создал их, — отвечает Калеб и ведёт меня к огромной странного вида печи посреди чердака, — видишь эти искорёженные куски по всему полу? Это были сосуды с отверстиями, в которых росли птенцы василисков — они зрели в земле, чтобы потом, не успев вырасти, быть помещёнными в печь и сожжёнными вместе с другими ингредиентами — так получается то золото, которого искал мой создатель.
— Но разве нет других способов? — ужаснувшись, спрашиваю я. — Ты говорил, что знаешь секреты.
— Да, знаю, — гомункул кивает печально, садясь на толстую книгу, испачканную испражнениями, — но это не те секреты, которых искал Пётр. Все эти мрачные опыты с созданием несчастных тварей, таких, как мы — это либо тупиковые ветви обезумевших алхимиков, либо крошечная верхушка айсберга. Чтобы овладеть тайной трансмутации, не нужно столько странных манипуляций — нужна ясность и понимание, которого не было и не могло быть у Петра. Я сразу это видел, и это то, чему невозможно научить. А без этой ясности и чистоты, без страсти и свежести эмоций, без истинного бесстрашия и желания менять самого себя и свою затвердевшую животную природу на гибкость и текучесть, подобную растениям, на безграничность, подобную пространству — не будет алхимии, не будет счастья, и любое богатство окажется недолговечным.
