Вдруг Пиратка, бежавший впереди, заворчал и бросился ко мне, я чуть не упал через него и остановился в испуге. Я чувствовал, как волосы мои встают дыбом: холодный пот выступил на лбу, по спине забегали мурашки. Собака прижалась ко мне и ворчала вполголоса. Руки тряслись, как в лихорадке, но кое-как я взвел курок и это немного ободрило меня. Что-то зашуршало впереди, потом все смолкло. Я стоял не смея пошевелиться. В это самое время вдали раздался голос — глухой, неясный; сначала я принял его за человеческий, и, обрадовавшись, как сумасшедший. бросился в ту сторону.
Начал накрапывать дождь. Я не шел — бежал, но голос смолк, и снова все тихо в лесу. Ни звука, ни шелеста. Только крупные дождевые капли стучат по листьям. Чу! Снова голос, да не один — два, три, целый десяток. О, какая ужасная музыка! Я встал, как пень, не зная, что делать. Мороз подирал по коже от страшных звуков. Пиратка прижался у моих ног; и его била лихорадка. Ясно было, что это стая волков. Я совсем растерялся. А вот и еще беда: сразу, как из ведра, хлынул дождь; молния осветила окрестность; передо мной было болото; страшный раскат грома раздался в лесу. Не обращая внимания на дождь и грозу, я бросился бегом в болото, увяз было в грязи, наконец добрался до воды и вместе с Пираткой с жадностью стал пить вонючую скверную воду. Волки тем временем смолкли, а дождь все усиливался; молния то и дело освещала лес, а он, этот дремучий лес, охал и стонал от раскатов грома. О, как я рад был этой грозе, этой молнии. Свет ее давал мне возможность осмотреться кругом, и я ловил каждый блеск ее, ловил и всматривался. Ничего страшного не оказывалось. Болото упиралось в склон холма, на котором я высмотрел при блеске молнии большой дуб. Итти дальше — нечего и думать; я добрался до дуба и присел у корня. Пиратка прижался ко мне. Страх мой улегся, но голова горела, кровь стучала в виски, а ноги ныли от усталости. Хотелось поесть, но есть было нечего. У Пиратки тоже бурчало в животе, между тем дождь уменьшился и наконец перестал. Только молния продолжала освещать лесную глушь да гремели раскаты грома. Я продолжил свои наблюдения. Каждый новый блеск молнии дополнял и объяснял мне картину леса. Передо мной было не болото, а лесная речушка, извивавшаяся по болотистой лощинке. За нею стеной стоял опять лес. На опушке его неясно обрисовывалась не то копна сена, не то вершина упавшего дерева. А вправо, на луговине, какие-то странные толстые пни. Но еще раз мелькнула молния — и сердце мое сжалось от ужаса. Показалось, что по лужайке в копне идет какая-то черная фигура. «Человек? Да нет, кому быть в такой трущобе. Леший?» — мелькнуло в уме и сердце заколотило тревогу. И теперь еще помню я эту минуту. Зубы стучали и прыгали; что было мочи, стискивал я рот, а они все барабанили. То меня била лихорадка, то бросало в жар. Голова горела, в ушах звон стоял. Еще мелькнула молния. Нет никого на лужайке. Но я же ясно видел фигуру! Куда она девалась? Уж не крадется ли ко мне? И я тревожно озирался кругом, затаив дыхание. Однако ни звука, ни шелеста. Нет, это только так почудилось мне. Что за вздор, какой тут леший!
