Однажды, посреди самых пылких моих порывов, когда театр стонал от рукоплесканий, я увидел в ложе, подле самой сцены, женщину, холодный вид которой совершенно оледенил меня. Вы не можете вообразить, как мелкие обстоятельства таинственно управляют иногда энтузиазмом актера, как действует на него выражение некоторых лиц, возбуждает или оковывает его порывы! Я, по крайней мере, никогда не мог отделиться от публики: иногда холодность одного зрителя выводила меня из себя и, кипя гневом, я старался восторжествовать над нею и заставить его против воли мне удивляться. Бывало также, что чувствительность нескольких зрителей еще усиливала мою собственную. Но иногда некоторые взгляды, некоторые слова, произнесённые вполголоса, совершенно смущали меня, и я должен был употреблять большие усилия, чтобы стрясти с себя это неприятное чувство.
Лицо, которое так поразило меня в этот вечер, отличалось красотой истинно идеальной. Эта женщина решительно казалась прекраснейшей из всех, которыми наполнены были ложи. Все зрители разразились рукоплесканиями, трепетали от восторга, а она разбирала хладнокровно игру мою и как будто находила в ней недостатки, незаметные для взоров толпы. Словно муза театра, сама строгая Мельпомена, со своим правильным овальным обликом, широким челом, черными как смоль волосами и большими глазами, в которых сверкал зловещий взгляд. Прелестная дуга холодных уст ее не оживлялась улыбкой, и между тем она сияла юностью, и роскошные ее формы были исполнены здоровья, гибкости и изящности.
— Кто она такая, эта прекрасная брюнетка, такая холодная? — спросил я в антракте графа Нази, который очень любил меня и всякий вечер приходил за кулисы потолковать со мной.
— Дочь или племянница княгини Гримани, что-то такое, — отвечал он. — Я ее не знаю, потому что она недавно вышла из какого-то монастыря, а ее мать или тетка нездешняя. Я знаю только, что князь Гримани любит ее как дочь и даст за ней хорошее приданое. Эта девушка — одна из лучших невест во всей Италии, но будь она даже первая и последняя невеста, я всё-таки за нее не посватаюсь.
— Отчего же так?
— Говорят, она ужасно тщеславна, занята своею знатностью и до крайности надменна. Я терпеть не могу таких женщин и, когда случается встретиться с ней, даже не смотрю в ту сторону. Как бы то ни было, она удивительно хороша и будет царицей балов будущей зимой. Надеюсь, однако же, что я не попаду в число ее подданных. Я терпеть не могу и старика Гримани: это настоящий гидальго
