Не это она должна была сказать. Заглянуть в гости — зачем? Чтобы побеседовать о добрых старых временах, вспомнить прошлое?.. Но ведь никакого прошлого нет. И потом он с ней никогда не расставался… Впрочем, так ли это? Не расставался он с ее образом, образом, который внезапно поблек, пожелтел, потускнел, как старая фотография в семейном альбоме, как цветок, который слишком долго хранишь… «Цветок, что ты мне подарила…»
— Не знаю, право, смогу ли я в январе вырваться в Париж. У меня будет довольно много работы в университете и в Сарразаке. А потом мне предстоит еще поездка в Марокко. Но, по-моему, вы должны быть в конце февраля в Бордо.
Вопросительный взгляд в сторону Мамби — тот поспешно кивнул в знак подтверждения.
— Совершенно верно. Я должна играть Абигайль в «Салемских колдуньях». Вы придете посмотреть меня?
Салемская колдунья, салемская колдунья…
— Конечно. Вы, очевидно, восхитительны. Эта роль для вас.
— Не уверена. Я бы предпочла играть Элизабет Проктор. Но Морис заставил меня играть Абигайль.
Элизабет Проктор — трагедия воли, Абигайль — трагедия страсти… Скорее Химена, чем Федра. Неплохая тема для сочинения при поступлении в Высшую нормальную школу… И в заключение — Лизистрата, волевая, нежная, страстная и в то же время чистая… Ерунда! Все это литература… Подлинная ее роль — роль маленькой женщины, убежавшей из монастыря с черным фибровым чемоданчиком, в котором весь ее маленький мирок… здоровая американка, живущая в мире никеля и горячих сосисок.
— Вам любая роль по плечу.
Снова смешок.
— Если вы думаете, что это комплимент, то ошибаетесь. Таких вещей никогда не следует говорить актрисе.
— А я как раз думал не об актрисе.
— Вы считаете, что я могу быть чем-то другим? Спросите у Мориса. По этому поводу он вам может немало рассказать. Он еще тут?
— Приступает к четвертому бокалу виски.
— Это слишком! Надо его остановить. Дайте мне его на минутку. Ciao[23], Анри. До скорой встречи.
Вот и все… Часом позже Анри сидел на седьмом этаже здания ЮНЕСКО. У его ног был Париж, но он не видел его огней, в двадцатый раз перебирая в памяти весь этот разговор. Как ни верти, ничего больше из него не выжмешь, даже огорчиться — и то нет оснований. Она все помнит, ни о чем не умалчивает, ничего не прячет — никаких туманных слов или намеков, ничего, что могло бы послужить дорожкой в будущее.
Сто раз Анри представлял себе их первый разговор, и всякий раз по-иному. Среди прочих версий был и телефон, но Анри не думал, что разговор получится такой прямой.
