Она отодвинула стул и вместе со всеми направилась к причастию. Ступай же, ступай! Проглотить облатку тебе куда легче, чем выжать слезу. На этот счет можно не беспокоиться: Мадлен не станет плакать по свекрови. И глаз, как бледнорожий Теодор, не опустит. Не первого человека хоронят эти сарразакские дворянишки — умеют себя вести. Нечего сказать, дворяне! — хихикнул про себя Тастэ. Самое настоящее мужичье, просто во время революции сумели прибрать к рукам церковное добро — вот и все. Поколения три или четыре они процветали, но последние полвека сели на мель. Деду Мадлен пришлось ликвидировать лесоразработки и закрыть лесопилку. Отец ее, толстяк Бернар Лаказ, зевавший сейчас от скуки в тени церковной кафедры, вступил в жизнь как владелец скаковых конюшен и виноградников при замке Будиг, а также как мэр Сарразака. Но сейчас у него ничего не осталось. Как мэр он не стоил пи гроша, хотя был веселый малый и человек неплохой. Уж если что обещал, всегда держал слово. Школам при нем жилось неплохо. Потому-то, наверно, и спровадили его на покой. А новый мэр — адвокат из Либурна, сын жандарма, член МРП, прохвост, переметнувшийся в 1958 году к ЮНР’овцам. Что же до Лаказов, то они держались за счет продажи земель и недвижимости, уцелевших после всех бед. Долго ли они так протянут — неизвестно. Но положение обязывает. Бакалейщику забывали платить по счету, зато широко жертвовали в кружку святого Петра — должно быть, желая вернуть попам то, что отобрали у них во время революции.
Хорошо, что Анри Лассег вовремя сумел ускользнуть. Пять лет тому назад, когда на него накинули сеть, он представлял собою недурную добычу. Окончил Высшую нормальную школу, метил в профессора. В ту пору он как раз заканчивал диссертацию. Ну а кроме того, владел недвижимостью. После смерти мужа Марта ничего не стала продавать. Она решила поселить у себя на земле семейство испанских беженцев, пока сыновья не решат, что делать с участком. Но поскольку младший брат стал священником, Анри являлся по сути дела единственным наследником, и теперь, после развода, земля, по всей очевидности, перейдет к Лаказам. Потому как у них такое уж правило: что твое, то и мое, но не наоборот. Мужа-то они еще, пожалуй, отпустят… да и то как сказать. А вот землю — землю не отдадут. Это же деньги, на которые можно протянуть несколько лет. А семейка очень в них нуждалась.
И, конечно, этот несчастный Анри даст себя обобрать. У него никогда не было собственнических чувств. Он терял книги чаще, чем учил по ним уроки. А ранец! Такой ранец стоит описать: три хлебные корки, водяной пистолет, двенадцать резинок (он обожал их жевать), полкнижки для чтения. А тетради? Где же твои тетради? Конечно, потерял, как всегда. Да ведь там письменное задание в двести строк! Так точно, мосье! И несмотря на это, в двух случаях из трех он был первым учеником. А в третьем — последним без всякой видимой причины. Неплохо успевал по французскому языку, но куда лучше — по арифметике. Был менее аккуратен, чем брат, но быстрее все схватывал. Я мог бы держать пари, что он посвятит себя науке. Возможно, пойдет в Политехнический. Но Марта настаивала на Высшей нормальной школе, — как Эррио, говорила она. И вот Анри уже под сорок — в эти годы за спиной Эррио была блестящая политическая карьера. Правда, и Анри, если бы захотел… Жаль, что не захотел — может, стоило чем-то немного поступиться, и он прошел бы в мэры Сарразака от левых. Или даже попал бы в парламент при Четвертой республике, а там стал бы и министром. Скажем, национального просвещения, как Дельбос или Бильер. Когда-нибудь, глядишь, вспомнил бы и школу… и своего старенького учителя Фредерика Тастэ. Вот была бы речь на похоронах — сам министр выступает! Господин префект, господин мэр, дорогие мои соотечественники… Анри умел красиво говорить, когда хотел.
