— Этот бедняга Гонэ, господин мэр.
— Да, да, конечно… Так вот, скажите Гонэ, чтобы он повидался с директором. Умом он не блещет, но, я думаю, латынь хоть немного знает.
— И греческий тоже, господин мэр… и греческий! У этого Гонэ куда больше достоинств, чем можно предполагать.
Фоссад с необычной для него твердостью защищал Теодора Гонэ, который как муниципальный архивариус состоял в его непосредственном подчинении. Дело в том, что из всех людей, с которыми Фоссаду приходилось ежедневно сталкиваться, Гонэ был единственным, кто не внушал ему ни малейшего страха; наоборот, Фоссад чувствовал, что сам способен внушить ему страх.
Мэр встал.
— A-а, так вам нравится греческий… Ну что ж, тем лучше, мой дорогой, раз вы довольны своим подчиненным.
— Он человек очень преданный, господин мэр. И может оказать нам немало услуг, если мы надумаем проводить фестиваль.
Мэтр Бриу нахмурился.
— Не слишком болтайте об этом, Фоссад. Это преждевременно. Мне еще нужно получить одобрение муниципалитета, а я хочу представить ему такой проект, который не пришлось бы переделывать. Дядюшка Тастэ, боюсь, может выступить против. Почему-то ко всем моим мероприятиям он относится с подозрением. Ну и трудный же у нас город, мой дорогой Фоссад!
Мэр задумался и, отодвинув оконную занавеску, уставился на площадь, бело-серую под весенним солнцем.
— Хотите, я поговорю с ним, господин мэр?
— Отличная мысль… Кстати, вот и он, выходит из церкви. Значит, там дело идет к концу. Придется поторопиться, если я хочу застать братьев Лассег.
— А они что говорят?
— Я видел аббата вчера вечером. Сегодня он поговорит с братом, но сам он одобрительно относится к этой затее. Какая все-таки досада, что он не остается в Сарразаке! Во Франции очень нужны такие священники!
— Он по-прежнему в Алжире?
— Да, при отряде парашютистов Иностранного легиона. Сильный человек. Завтра вечером он уезжает.
— А брат его не собирается здесь оставаться?
Немой ответ мэтра Бриу — он прикрыл глаза, слегка склонил к плечу голову и развел руками — был поистине чудом мимического искусства. Поза его выражала одновременно и надежду, и нежелание прослыть болтливым, и стремление сохранить чужую тайну, и неведение, и лукавый намек, и легкое опасение, и уважение к профессору, и восхищение писателем.
— Мне, право же, пора, милейший. Ну а вы… Смотрите-ка, дядюшка Тастэ направился к «Кафе Карла Великого». Сейчас как раз время аперитива, самое благоприятное для деловых разговоров… Хотите оказать мне услугу, дорогой друг? Пойдите выпейте с ним стаканчик.
