«Через сорок дней, — сказала ей одна древняя старушка, — душа его успокоится и уйдет в мир иной. А пока она мается, бродит по старым местам, прощается с прежними чувствами. И беда, если она возненавидит всё, что так или иначе помешает ей в этом или попытается отнять у неё последнее, что осталось от этого мира». А был это уже тридцать пятый день, как отпели помещика. Дождаться последних пяти, казалось, нет сил. Учительница перестала совершенно прикасаться к пианино, но также ночами вставала, шла в красный уголок и слушала, слушала, потому что не могла ни заткнуть пальцами уши, ни вообще пошевелиться, не то, что уйти или убежать. Власть красных рук, власть невероятной силы была во сто крат сильнее её.
В ту же ночь, как учительница вернулась от старухи, звуки были еще резче, еще громче. Они уже не были такими чарующими, как прежде, а жуткими, режущими слух и сдавливающими сердце. «Что-то должно случиться. Непременно», — подумала учительница, не предполагая даже что. Упав в постель, она мгновенно уснула, и снилось ей, что один из её учеников, именно тот, чьей семье достались остатки вещей покойника, стал тонуть. Захлебываясь, взмахивая руками, он пытается выбраться на берег, но что-то неумолимо тянет его на дно, тянет, не отпуская. И снилось, как взмахнул он в последний раз вверх руками и быстро погрузился в воду, оставляя после себя на поверхности лишь расходящиеся круги да лопающиеся то тут, то там воздушные пузыри.
На рассвете учительница подхватилась, оделась и, не взирая на раннее утро, помчалась к дому своего ученика. На её судорожный стук открыла мать мальчика, сильно удивилась, сказала, что её сын спит, что всё с ним нормально, и спросила, отчего такие страхи. Учительница в ответ только настоятельно попросила никуда мальчика после школы не отпускать и, ничего больше не объясняя, убежала. В тот же день мальчик утонул. Мать его набросилась на учительницу: «Зачем, почему?» Что могла она ответить? «Не знаю, не ведаю, не объясню». Кто мог догадываться, как было тяжело ей, как мучительно, — неизвестно отчего.
А красные руки еще играли, и до сорокового дня оставалось двадцать шесть часов, каждый из которых был часом мучений, боли и неизвестности. На тридцать девятый день учительница решила отнести на могилу покойника цветы. Ей казалось, что того можно умилостивить.
На кладбище она пришла спокойная, уверенная, с букетом алых роз. Разыскала его надгробие, положила цветы и сказала: «Прости за всё нас, близоруких. За то, что не замечали мы твоего дарования, за то, что не верили в твой талант. За всё, за всё прости нас и не тревожь. Нас ждет та же участь, и та же земля покроет нас». Сказала и умолкла в ожидании, но никто ей не ответил. С тем и ушла. В тот вечер в красном уголке вновь звучала музыка, но уже не так устрашающе — тихо и мягко. Но и эта чарующая мелодия коварно обволакивала сердце учительницы и разъедала душу.
