О, пламя сердца! Тебя зажечь любое чувство может, любая музыка тебя воспламенит!
Валя умолк. Он испугался последних слов. Они не могли исходить из него, он так никогда не говорил, он даже слов таких не знал, не то, что сложить стройный ряд предложений. И то, что он так связно всё сумел изложить, испугало его еще сильнее, чем испугало бы, может быть, само действо: шум ветра, качание фонаря и треньканье сверчка во вдруг наступившей тишине. Он замолчал и больше ничего не смог произнести.
Расходились по одному. Валерка жил на другом конце деревни. После страшного рассказа ему тоже стало боязно, поэтому он попросил его провести, а Валя согласился. Любопытство вскоре, однако, взяло верх.
— Ты расскажи, — попросил он вдруг Валю, — что дальше было.
— Дальше? Дальше было страшно. Остались считанные часы до наступления сорокового дня. Музыка играла тихо, и ничто не предвещало беды. Учительница уж совсем привыкла и слушала в очарованье, но всё ждала, что что-нибудь случится — таким роковым ей казался тот последний день. И будто кто-то нею управлял весь вечер. В тот же день она еще раз посетила могилу помещика, но не плакала, слез совершенно не было, только неясная печаль закралась в сердце и не хотела ни выйти оттуда, ни уйти. А он, казалось, как знал об этом: играл в предыдущую ночь всё ярче, живее, вновь и вновь околдовывая её. И всё бы хорошо, но мысль, что тот злополучный день приблизился, что вот-вот он наступит, съедала её. И вот в двенадцать ночи она вновь идет и вновь несет цветы ему на могилу. И снова просит быть благоразумным, понять, что нужно быть терпимее, нужно быть добрей, тогда лишь только можно навсегда успокоиться. Как только она произнесла это, тут же поднялся ветер, зашумела листва, раздался крик совы. Потом всё разом смолкло и будто замерло. И учительница все приняла за знак, за намек, что понята и больше ей бояться нечего. Она неторопливо поднялась, отряхнула приставшую к коленям пыль и собралась было уходить. Но стоило ей только обернуться и посмотреть назад, как что-то крепко охватило её горло и стало душить. Она рванулась, вырвалась и оглянулась, чтобы посмотреть, кто всё-таки напал на неё, но перед собой увидела лишь обрубки рук — знакомые красные кисти. Она так поразилась, что не смогла даже двинуться с места. Спина её уперлась в железную решетку ограды. Она даже не услышала своего крика, ибо кранные руки в мгновение охватили её и сдавили еще сильнее, не дав вырваться последнему выдоху, засевшему в груди…
