Доктор непонимающе поморщился.
– Странно было бы ждать от врачебной комиссии подобного рода фамильярность… Они сочли, что ты вполне социально адаптирован… И по возрастной группе ты, честно говоря, давно уже не проходишь…
– Какими умными словами они заговорили… лишь бы только мне не помогать. По правде, док, они попросту в меня больше не верят, – я грустно понурился, – да и вообще никогда не верили…
Доктор сидел, странно выпрямившись. Его глаза бегали с меня на историю болезни и обратно, будто он что-то быстро соображал.
– Да и вообще, – продолжал я, – неужели им неинтересно, каково мне здесь… Звонка было бы уже достаточно…
Морщины на лбу доктора осенено разгладились. Но сменившее их выражение лица мне очень не понравилось. Мне становилось дурно. Я не желал, чтобы мне снова это напоминали.
– Послушай, – очень мягко сказал он. – Ты должен это уже наконец признать. Ты отрицал это с самого детства, но ты уже мужчина…
– Нет…
– Ты должен быть мужчиной, прими это…
– Не лезьте в мою жизнь…
– Их нет. Они не помогают тебе.
Я гневно выпрямился во весь свой рост. Доктор тоже встал, но, несмотря на его высокую фигуру, я все равно его на полголовы превосходил.
– Я не собираюсь подыгрывать твоим детским иллюзиям, как это делали мои предшественники, – твердо сказал он, бесстрашно глядя мне в глаза.
Я с ненавистью рассматривал его, но в нем не было ни тени насмешки, ни презрения над моей давнишней нелепой попыткой справиться с горем. Что-то во мне обмякло, и я бессильно повалился обратно в кресло.
– Твоя мать оставила вас сразу после твоего рождения…
– Пожалуйста… не надо…
– А отец работал водителем автобуса… И… Что это? Ну же!.. Возьми себя в руки… Не пристало мужчине лить слезы!.. Вставай!.. Вот так… Как насчет выпить немного ликера? Тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Мне как раз недавно подарили… Согласен? Вот и хорошо…
– Осторожно, двери закрываются, – лжебодрым голосом предупредил автоматический диктор. Двери за моей спиной схлопнулись, электропоезд тронулся, заревел и скрылся в тоннеле. Моя голова вызывающе возвышалась почти над всеми прохожими в метро, отчего я сильно ссутулился. Я не любил свой рост.
Со стороны, должно быть, это выглядело самоутвердительно. Будто я втайне упивался собой, с чувством превосходства поглядывая поверх макушек. Но я не желал, чтобы хоть кто-то допустил такую мысль. Мне было бы противно предположить, что некто уличил меня в том, чего я сам так сильно презираю.
