– Лишние слова.
– А Сергеевна я в честь товарища Ордженикидз… Ой, ты что-то сказала?
– Я сказала, что в твоей предыдущей фразе слова “тогда” и “была” совершенно лишние.
– Заткнитесь! Обе заткнитесь, поняли?!
Михаил уже успел перепробовать всё – уговоры, воззвания к разуму, к пониманию обстановки… Всё перепробовал, и всё оказалось без толку: девушки соглашались, многословно выражали полную готовность хранить гробовое молчание и действительно умолкали… на минуту-другую. А вот грубость, похоже, помогла. Слава богу, обе надулись (кажется, почему-то не столько на Михаила, сколько одна на другую) и теперь нарушали тишину лишь мрачным прерывистым сопением.
Нет, они не просто похожи, они же совершенно одинаковые – и внешне, и поведением. Будто бы юная Мария Сергеевна – это и есть Вешка Белкина, только нескольколетней давности… Господи, до чего же своевременные мысли ломятся в голову!
Лейтенант РККА, санинструктор и командир партизанского разведвзвода лежали в зарослях гигантского чертополоха близ обочины малоезженой лесной дороги. Лежали вот уже минут десять: во-первых, потому, что все трое нуждались в отдыхе, а во-вторых… Михаил даже сам себе не мог толком объяснить, что именно примерещилось ему по ту сторону усыпанной хвоей грунтовки. Вроде бы тень какая-то мелькнула над противоположной обочиной. Даже не тень, а тень тени. Нечто, лишь чуть потемней крепчающих сумерек.
Ну а хоть бы и действительно мелькнуло оно, это нечто…
Лес – он и есть лес, а не мёртвая пустыня. Мало ли какая живность могла шарахнуться от приближающихся людей? Может, это всего-навсего вспорхнула птичка (к примеру, дятел). Так что зря, совершенно зря, вовсе без причины вспомнился лейтенанту Мечникову виданный прошлой ночью силуэт волка… волка, который потом оказался дрессированной немецкой собакой…
А в лесу тихо. Тихо и мёртво – даже ветер угомонился. Так тихо и мёртво, будто бы и не лес это, и не безжизненная пустыня, а кладбище. Затхлой могильной сыростью разливается меж древесных подножий туманная дымка. Прозрачная и промозглая, невесомая и неправильная. И светящаяся – тоже по-кладбищенски как-то, по-упырьи, навыворот: будто бы не свой она свет рождает, а втягивает отовсюду и сжигает, убивает, гноит в себе зачатки нарождающегося мерцания звезд, остатки дня, вечернее зарево, даже тусклые бегучие сполохи далекой канонады… Совсем так же светится, как в прошлую ночь.
Кстати, о ночах… Они, ночи-то, сейчас изморозные – всё-таки конец сентября. Судя по несуразной толщине Машиного стана, девчонка либо беременна, либо у неё под ватником изрядное количество всевозможнейших одеяний. Вторая догадка гораздо правдоподобнее, однако же несостоявшаяся Сакка уже отчётливо поцокивает зубами. И вам, товарищ лейтенант, становится зябковато, хоть и свитер на вас, и гимнастёрка не хабэшная, а шерстяная… А Вешке каково? Днём, когда Белкина доставала из-за пазухи эту растрепроклятую колдовскую медяшку, ты, помнится, имел случай провести учёт санинструкторскому обмундированию – скудноватое оно, не по поре… И в путь девушка отправилась, как была. Небось, карабин догадалась захватить, а вот надеть шинель или хоть юбчонку свою сменить на брюки… М-да… Девушка-то догадалась захватить карабин, а вот вы, товарищ лейтенант Мечников, именно что отправились, как были: с наганом о трёх патронах да с финкой за голенищем. Так что уж чья бы корова…
