— Не знаю… Возможно, еще и не возьмут.
— Кто знает. Хорошо бы… Впрочем, не знаю, хорошо это или нет, тебе, пожалуй, было бы полезно, пообтерся бы немного, а то ведь ты медведь медведем, кроме себя, ты никого больше не видишь и ни о ком не думаешь.
Он, не перебивая, слушал ее все с большим интересом: вначале в нем шевельнулась обида за ее холодность, какой-то чужой, посторонний взгляд, но он и сам хорошо знал, что она права; она ему сейчас еще больше нравилась своей резкостью и открытостью.
— А ты сама, — сказал он медленно, — что будешь дальше делать? Ты вроде в педагогический хотела?
— Нет, я никуда не поеду, — тихо и твердо сказала она, как о деле давно решенном, и от этих ее будничных, простых слов он почувствовал себя хорошо и покойно.
— Почему? — спросил он, глядя на нее с затаенной нежностью и стыдясь этого, и она промолчала, но глаз не отвела, и оба смутились; ей показалось, что опять он придвинулся слишком близко; слегка отстранившись, она зябко повела плечами, сразу чувствуя отчуждение к нему; как-то странно, подумала она, ведь совершенно чужой человек, а хочется быть рядом и разговаривать, и он словно чего-то ждет, да ведь она знает, чего он ждет, все они, мальчишки, такие, даже стыдно подумать об этом.
В поселке пахло дымом, запоздавшие хозяйки готовили ужин и громко, иногда через улицу, переговаривались, выкладывая свои домашние новости.
— Мальчишкой я часто рвал штаны, — сказал Александр. — Здорово доставалось, бывало, от матери.
— Интересно, — отозвалась Ирина. — К чему вот только такое приятное воспоминание?
— Да просто потому, что сейчас мне в таких случаях не попадает.
— Наверное, стоило.
— А мне жалко. Знаешь, иногда хочется вернуться куда-то назад, ведь все было так просто, оказывается. Только я не думал об этом. Ты, например, думала о любви? — спросил он, удивляясь своей нерешительности, он чувствовал себя так, словно впервые встретился с нею, а раньше ничего не было. — По-настоящему, по-серьезному, раньше ведь все это так… детство.
— Любовь — это жизнь, — уверенно сказала Ирина.
— Травка тоже живет, и рыбка плавает, — сказал он неопределенно.
— Взбалмошный ты, Сашка. Иногда я тебя совсем не понимаю.
— Зря ты меня видишь как-то очень уж лохматым.
— Ты раньше понятнее был, хотя это вопрос, конечно, другой, — сказала она, однако отмечая про себя его слова. — Помнишь, как ты хвастался мне первой получкой? У тебя такие глаза были… Я чуть не рассмеялась.
— Помню. Семьдесят четыре рубля. Теперь я зарабатываю до двухсот, свои деньги есть, а все равно жаль детства. Бывало, мать принесет конфет-подушечек — такая радость! Скажи, Ирка, почему человеку всегда чего-нибудь не хватает? Что ему нужно… понимаешь, чтобы он совсем был доволен.
