Делакруа покинул толпу и пошел в Париж пешком, молча, а может и плача. "Возвращался я один, под великолепным светом луны, по дороге на Сен-Клу, что напомнила мне такие милые мгновения жизни моей между 1826 и 1830 годами. Все эти Э..., А..., Д... и т.д." Бодлер понял это, когда в 1862 году "Смерть Сарданапала" была выставлена на бульварах: "Когда вновь увидишь "Сарданапала"6 находишь в нем свою молодость".
Ночь на дороге в Сен-Клу, в чистом августовском воздухе, в дуновениях ностальгического ветра, в патетическом берете луны. Таких ночей судьба не раздает направо и налево, и многие хотели бы вспоминать подобным образом хотя бы беду, лишь бы та была огромной, и лишь бы была в ней хоть щепотка любви. Когда мы идем такой ночью, то говорим: "Черт, ну и холодина!", клянем жмущий сапог, и ничего больше. Вопреки мнению поэтов, ночи так же глупы, как и дни. Иногда одна банальная ночь в Версале помогает вызволить воспоминания, но ведь нужно помочь и этой ночи!
Тогда ты идешь свободно, не спеша - идешь назад. Ты проходишь городские заставы и впутываешься в лабиринт черных улиц. В окнах горят лампы. Кто-то еще раз пересчитывает деньги, кто-то пишет новый трактат о свободе, кто-то раскладывает двадцать первый пасьянс, кто-то ненавидит, иной взламывает девичье сердце затертой ложью, а другой ждет... Становится все темнее. Лампы гаснут будто звезды, души умирают на несколько часов, в обнаженные тела входят таинственные сны, лиловая недоверчивость дрожит под закрытыми веками собак. Где-то там, под мрачным покровом стен, в тысячах мужских сердец, в исхудавших грудных клетках чиновников, в жировых складках министров, в мохнатых торсах коммандос, в астме старых евреев, в баранах пастухов, бидонах молочников и зачетках студентов горит костер Сарданапала - гигантский, всемогущий и выродочный, прекрасный, будто сатана, сброшенный с неба в бездну Онана, хоть рядом лежат жены и любовницы. Все выше языки пламени, плавится мир, трещат оковы дня. Мрак уплотняется тяжким дыханием, пар изо рта оседает среди туч, окрашивая небо предрассветной серостью. Догорают костры, мечты берут отпуск, не надо раздувать холодную золу - пепел может попасть в глаза!
Внутренности собственного дома. Тут уже нет того старого, поцарапанного мольберта, на котором тридцать лет назад расцветал золотистый пейзаж извращенности. Нечто испарилось - запах тех дней. Завяли цветы на блузке Сидоне, лежащей на досках пола, потеряна общая винная рюмка, забыты строфы Байрона...
