Но, возможно, у них еще что‑нибудь получится… Во всяком случае, кроме этого Перлу нечего было сказать. Поэтому, когда Кортни обернулась к нему и посмотрела мокрыми от слез глазами ему в лицо, то он торопливо произнес:
— Единственное, что я могу тебе сказать — между нами еще не все закончено. Наверное, у нас еще все впереди. Я верю в это.
Когда она заговорила, в ее голосе Перл услышал слабые нотки надежды:
— Ты еще вернешься ко мне? Он мог сказать только одно:
— Да, конечно. Я обязательно вернусь к тебе, и мы еще много времени проведем вместе.
Он задумчиво посмотрел на нее:
— Кортни, я могу сказать тебе очень много, но боюсь, что ты не поверишь.
Она всхлипнула.
— И все же одну вещь я хотела бы услышать от тебя.
Перл с готовностью подался вперед.
— Говори.
Она гордо вскинула голову. Несмотря на заливавшие ее лицо слезы, она сейчас была прекрасна. Свежая, юная, искренняя, порывистая, решительная, слабая. Услышав ее просьбу, Перл недоверчиво усмехнулся:
— Что я должен делать?
Она упрямо мотнула головой.
— Обещай мне, что ты никогда не влюбишься ни в какую другую женщину, — повторила Кортни. — Говори же прямо сейчас, я хочу слышать.
Он растерянно развел руками.
— Но пообещать такое — это то же самое, что пообещать не попасть под колеса грузовика.
Она шагнула ему навстречу.
— Нет, это не то же самое.
— А зачем тебе это? Она поджала губы.
— Так надо.
Глаза Перла бессмысленно шарили по комнате, как у человека, пребывавшего в полной растерянности. Ему ничего не оставалось делать, как снова пожать плечами и пообещать:
— Ладно, не влюблюсь. Наверное, Купидон промахнется, — он сделал движение, изображающее, как он будет уворачиваться от беспрерывно летящих в него с разных сторон стрел маленького бога любви.
Кортни, помимо своей воли, расхохоталась, потому что это было ужасно смешно. Но, спустя мгновение, возбуждение у них прошло, и они снова молча опустили головы.
Когда Джулия следом за Августой покинула церковь Св. Инессы, Мейсон, наконец‑то, остался в желанном одиночестве. Он молча уселся на колени перед алтарем, на котором была установлена мемориальная доска. Губы его дрожали. Проведя рукой по резным буквам мемориальной доски, он сквозь слезы прошептал: осталась, как была, Мэри Дюваль.
Он еще некоторое время стоял на коленях перед алтарем, затем поднялся и тихо прошептал:
— Мэри, подай мне какой‑нибудь знак, скажи, что любишь меня и, пожалуйста, прости меня, прости.
Он снова рухнул на колени и зарыдал, уже не стесняясь своих слез. На этот раз Мэри не появлялась, и нигде никакого знака от нее не было. Ровно горели свечи, деревянные скульптуры бесстрастно взирали на распростершегося у их ног человека…
