— Дик, зачем ты это собираешь? — строго спросил Мейсон.
— Я хотел подарить этот альбом тебе.
— Мне? Зачем? изумился Мейсон. — Все равно я знаю и видел больше, чем здесь написано.
— Но ведь это память, — ответил мальчик.
— Память? — задумался Мейсон. — Ты думаешь, она мне нужна? Я хочу все забыть.
— Зачем? — не поверил Дик.
— Потому что это все очень страшно, — Мейсон положил Дику руку на плечо.
— Если не хочешь, я оставлю этот альбом себе.
— Да, давай поступим таким образом, — Мейсон поднялся, зачем‑то взял в руки газету, из которой была вырезана статья, засунул ее под мышку и удалился в свою комнату.
Не раздеваясь, он лег на кровать и закрыл лицо газетой.
Он чувствовал свежий запах типографской краски, запах бумаги, и в его мозгу промелькнула мысль, что словами, какими бы они ни были красноречивыми и талантливыми, невозможно передать горе.
Ведь оно не слова, а чувства, состояние души.
Мейсон рассказывает мулатке про свое горе. За чертой смерти, на другой стороне реки. Дискуссия о вере. Странная форма утешения. Тяжелый вздох и печальная улыбка.
Марта Синклер, мулатка, ребенок которой погиб во время авиакатастрофы, лежала в спальне. Шторы были опущены, на комоде горели свечи, а на стенах висели цветные портреты ее ребенка.
Она время от времени вскакивала, судорожно хватала губами воздух, простирала вверх руки и выкрикивала имя своего сына.
— Роберт, Бобби! Где ты, мой маленький?!
И вновь падала на измятые подушки, по ее щекам текли слезы, а тело сотрясалось от рыданий.
Муж тихо приоткрывал двери спальни, входил, смотрел на мерцающие огоньки свечей, на портрет ребенка, стоящий на комоде, опускался на постель рядом с вздрагивающей женой, брал ее за плечи, нежно гладил по волосам и шептал:
— Марта, Марта, очнись. Я прошу тебя. Поешь чего‑нибудь, пожалуйста. Марта, приди в себя.
— Нет, мне незачем жить. Все кончено. Я не хочу жить. Нет ребенка, нет моего маленького счастья. У меня ничего не осталось.
— Послушай, — более строгим голосом говорил мужчина. — Ты должна очнуться, ты должна избавиться от всего этого. Ведь ты еще молода, я молод, у нас еще будут дети.
— Нет, мне не нужны дети. Мне ничего в этой жизни не нужно. Все кончено, ты понимаешь, все кончено.
И она, закрыв ладонями лицо, вновь утыкалась в подушку и рыдала.
