— Звук! — раздался голос из зала. — Звук!
Бармен обернулся и, выключив музыку, добавил звук.
Послышались слова диктора: «Эти виды смерти и разрушения несколько дней назад потрясли всю нацию».
Голос диктора был бесстрастен.
А в это время по экрану плыли шлейфы дыма, бегали пожарники, мелькали санитары с носилками и сверху, с вертолета, все это казалось ненастоящим, игрушечным, словно бы взрослые люди играют в какую‑то странную игру.
Но потом кадры воздушной съемки сменились кадрами наземными. Теперь уже можно было рассмотреть лица людей, можно было видеть кровь и изувеченные обгоревшие тела.
«Это довольно обычная история, — бесстрастно вещал диктор, — такое случается несколько раз в год. Это был самый обыкновенный перелет. Миллионы американцев совершают такие полеты по нескольку раз в год. Но каждый раз люди содрогаются, узнав о подобной катастрофе. Отказала система управления, потом один из двигателей. Самолет был вынужден развернуться и возвращаться в пункт вылета. Он не дотянул до посадочной полосы всего несколько миль и рухнул на кукурузное поле. Что мы можем сделать для тех, кто погиб?»
В кадре возникло лицо тележурналиста.
«Что мы можем сделать для тех, кто остался жив? И что они могут сделать для себя сами»?
Его вопрос так и остался безответным. А на экране еще несколько минут шли документальные кадры.
Мейсон видел, как люди в баре постепенно теряют интерес к передаче, но когда на экране возникло крупным планом лицо плачущего ребенка с окровавленной щекой, шум голосов в зале мгновенно стих и все уставились на экран.
А там женщина, вырываясь из рук пожарных, пыталась броситься к пылающему самолету и беззвучно кричала. Но Мейсон знал, о чем кричала женщина, и у него в голове вновь зазвучал ее голос:
— Там мой сын, пустите меня! Пустите! Там Бобби!
Мейсон прикрыл глаза, а когда открыл их вновь, то увидел на экране себя. Он шел лицом на камеру, держа в руках маленького ребенка.
Мейсон смотрел на свое лицо и сам себе казался каким‑то иным. Это было так странно — идти самому себе навстречу, заглядывать самому себе в глаза.
И Мейсон не мог себе припомнить, чтобы его в этот момент, когда он шел с ребенком на руках, кто‑то снимал камерой.
«Это я? — сам себе задал вопрос Мейсон. — А кто же еще, конечно ты. Ведь все это с тобой было. Или же не было? — задумался мужчина. — Лучше бы не было».
Мейсон допил воду. Его удивляло, что никто не узнает его, сидящего тут за стойкой. Такой он никому не интересен, зато все глядят на него на экране и восхищаются его смелостью.
