Мейсон Кэпвелл отъехал от аэропорта, и ему показалось, что он отдаляется от какого‑то важного отрезка своей жизни.
— Скорее! Скорее! — и как можно дальше! — шептал он сам себе, а его нога вдавливала педаль газа в пол.
Автомобиль быстро набирал скорость, а Мейсон смотрел на разделительную полосу и мчался прямо по ней. Полоса стремительно скользила под колеса его автомобиля, и Мейсону казалось, что он стоит на месте, ни на дюйм не отдаляясь от аэропорта.
«Боже, почему этот чертов автомобиль едет так медленно! А может он не едет, он застыл а пространстве? Вмерз в этот горячий и раскаленный воздух, как вмерзает рыба в лед?»
Но нет, пейзажи за окном стремительно сменялись, кукурузные поля, деревья, мосты, все проносилось рядом. Но Мейсону все равно казалось, что он застыл на месте.
"Надо закурить и опомниться. Может, сигарета мне придаст уверенности и поможет сосредоточиться, поможет мыслить логично и ясно. Ведь сейчас у меня все переплелось в раскаленном мозгу. Одни мысль налетает на другую, цепляется за нее и все запутывается в какой‑то ужасный клубок, где отсутствует начало и конец".
Мейсон инстинктивно потянулся к карману, нащупал пачку сигарет и долго выбирал пальцами сигарету, пытаясь в кармане извлечь ее из смятой пачки.
Наконец, сигарета была зажжена. Мейсон глубоко затянулся, продолжая пристально всматриваться в белую разделительную полосу автострады. Потом он взглянул вперед. Над дорогой голубоватым маревом плавился раскаленный воздух.
— Скорее! Скорее! — прошептал Мейсон. выдыхая горячий и горький сигаретный дым.
Какая она мерзкая, и никакой от нее помощи, только мысли запутываются еще больше. Может, мне остановиться? Посидеть, попытаться прийти в себя? Но нет, это не поможет, я же сидел на поле, думал, вспоминал, анализировал, но из этого ничего не вышло, я не пришел ни к какому ясному и понятному ответу. И сейчас мне известно только одно — мой друг Гордон мертв, а я, Мейсон Кэпвелл, жив. И еще мне известно, что погибло очень много людей, очень много. Я за один день сегодня увидел столько окровавленных тел, оторванных рук, ног, искаженных гримасой смерти и гримасой ужаса лиц, что уже, наверное, за всю свою оставшуюся жизнь никогда более не увижу столь кошмарной и жуткой картины.
Но нога Мейсона продолжала давить педаль, а автомобиль мчался, ревя двигателями, прямо по середине дороги, прямо по разделительной белой полосе. Эта белая полоса, начертанная на бетоне, казалась Мейсону спасительной нитью, нитью, которой следует придерживаться.
