— Как звали вашего сына? — Питер Равински прошел через весь зал, взял женщину под руку.
Женщина назвала имя.
— Может быть, кто‑нибудь видел?
Присутствующие переглянулись, поднялся пожилой мужчина с седыми усами.
— Скажите, миссис, а где он сидел? Женщина назвала место.
— Двадцать один С? — уточнил мужчина.
— Да–да, — женщина подошла к сидящему. На ее лице появилась надежда.
— Это было прямо за моей спиной, — дрожащим голосом сказал мужчина. — У него были рыжие волосы?
Женщина утвердительно закивала головой.
— Да, да, каштановые.
— Он был высокий? — спросил мужчина.
— Да, шесть футов.
— Понимаете, миссис, в иллюминатор все время било ослепительное солнце, и мне могло показаться, что его волосы огненно–рыжие.
— Нет, они были такие… каштановые. Но могли показаться и рыжими. Ведь его в детстве даже дразнили рыжим.
Вскочил мужчина в джинсовой рубашке.
— Мне кажется, я видел вашего сына.
— И что? Как это все… было?
— Извините, миссис, я находился в другом конце самолета. Скорее всего, я запомнил его в аэропорту.
Пожилая женщина поняла, что мужчина с седыми усами просто не решается рассказать ей обо всем. Если бы она могла услышать и разобрать негромкий шепот женщины, которая обращалась к своему соседу, то тогда она узнала бы обо всем.
— Я знаю, что с ним произошло. Я видела место двадцать один С.
— И что? — мужчина придвинул свое ухо к женщине, и та зашептала: — Их заживо раздавило всех троих. Я рукой наткнулась на их раздавленные тела и испачкалась в кровь. Но об этом лучше не говорить, лучше не вспоминать, забыть, забыть…
Женщина откинулась на спинку кресла. Потом негромко продолжила:
— С того времени, как произошла катастрофа, я чувствую себя ужасно, я нахожусь в каком‑то постоянном напряжении.
— Но эта женщина приехала, чтобы хоть что‑то узнать о своем сыне.
— Нет, лучше ей этого не знать. Пусть думает, что все было не так ужасно.
— Знаете, доктор Равински, мне кажется, что это истязание надо прекратить, — воскликнула Марта Синклер.
— Почему? — доктор подошел к ней и опустился на корточки.
— Потому что это истязание. И от этого никому, ни одному из присутствующих легче не станет.
— Вы думаете, никому не станет легче. Но ведь многие не знают о последних мгновениях жизни близких.
— Доктор, у меня погиб сын.
— Но, миссис Синклер, вы‑то знаете, как он погиб.
Глаза женщины расширились от страха, а пальцы задрожали.
— Ведь ваш сын был у вас на руках, миссис Синклер. И вы были с ним до последнего мгновения.
