— Никогда вы не ответите прямо, что ты, что твои братья, — с укоризной сказал Амиго.
— Так ведь нелегко это, хозяин. Очень нам хорошо раньше жилось с нашими идолами. Я, к примеру, никак в толк не возьму… Вытяните, пожалуйста, левую ногу, хозяин. Мы-то вот в бога верим, а верит ли он в нас? Нас, негров, очень это смущает. А раз так…
— Ты давно не видел своего младшего двоюродного брата? — снова прервал его Амиго.
Малик набрал опять воды и осторожно ополоснул хозяина с головы до ног.
— Да он такой проходимец, хозяин, — сказал Малик, снимая с гвоздя полотенце.
— Тогда пришли мне до полудня другого мальчишку. А то вот уж две недели, как у меня никого не было.
— Если хотите, хозяин, я могу позвать Американо. Он вчера вечером просил у меня ваш утюг, но я отказал.
Они вышли из тесного помещения, служившего ванной; старый слуга вместо зонтика держал над головой хозяина полотенце. Проводив Амиго до порога дома, Малик направился к хижине Американо.
— Эй, Малик! — крикнул Амиго. — Ты чистил мое ружье?
— Да, хозяин.
— Когда вернешься, приготовь поесть.
— Слушаю, хозяин.
— Да не забудь собрать хвороста.
— Не забуду, хозяин.
8 час. 55 мин.
Человек, от которого Кабаланго только что вышел, тоже боялся смерти. Кабаланго легко представлял себе, как тот стоит посреди реки жизни в том месте, где воды, сдавив его со всех сторон, усугубляют все слабости плоти, которые он, взывающий к лику прячущегося в тумане, непонятного бога, тщетно пытается вырвать из грешного тела. Но как, наверное, и слепой этот бог, Кабаланго тоже не мог понять, почему священник вдруг стал признаваться ему в постыдных своих грехах. Что двигало им — отчаяние, усталость или расчет? Или то, что Кабаланго лишь проезжий чужеземец?
Ему повстречались два негра; тот, что был постарше, поздоровался, и он услышал, как другой спросил:
— А если я соглашусь, он даст мне свой утюг?
Как все, кто чувствует, что жизнь разбита, и в одночасье связывает себя с другой, еще более неудавшейся жизнью, Кабаланго смог оторваться от отца Фиделя, окруженного призрачными распятиями с тяжелым взглядом языческих идолов, лишь только когда надрывно крикнул: «Простите меня великодушно»; он бросился к выходу, и тень священника слилась в его глазах с тенью, лежавшей на кровати; Кабаланго искал слова, которые могли бы помочь несчастному оправдать самого себя, но для этого нужно было, чтобы он, Кабаланго, оказался сильнее лежавшей на кровати тени и к тому же не боялся сорваться и начать рассказывать о собственном стоическом безразличии, о том, как он без единой жалобы решил противостоять жестоким ударам судьбы.
