Маркос Рамирес | страница 33




Впереди три свободных месяца — школьные каникулы, и именно в эти три месяца начался для меня самый тяжелый период жизни. Любому может показаться, что меня упорно преследует злая судьба. Жизнь моя была полна неудач, к ним прибавлялись мои непрестанные проказы и, что еще хуже, самое настоящее плутовство, чего раньше за мной не замечалось.

Мать все это болезненно переживала. Я испытывал к ней глубокую нежность, смешанную с жалостью, хотя никогда не высказывал свое чувство; я понимал, что своим дурным поведением причиняю ей огорчения. Но почему же, в таком случае, я решался на подобные выходки? Отчасти на такие поступки меня, видимо, толкало бессознательное желание вернуться в Алахвэлу. Я хотел добиться, чтобы меня снова отправили к деду, как в прошлый раз, когда я ударил учительницу. Иного объяснения этому я не нахожу.

О том, как меня наказывали дома, было хорошо известно соседям.

Бывало, исчерпав все средства, чтобы исправить меня, удержать дома и помешать мне тайком удирать на улицу, дядя Сакариас терял терпение и жестоко избивал меня. Иной раз он связывал меня и в таком виде держал до поздней ночи во дворе или запирал на целый день в ванной, а как-то, доведенный до бешенства моими сумасбродными шалостями, даже отстегал проволокой.

Но я не питаю злобы к моему дяде, хотя иногда он был чрезмерно суровым, а подчас обходился со мной не очень-то справедливо, — человеку ведь свойственно ошибаться. Понимая его хорошие намерения, я искренне ценю все то, что он сделал для меня, и все еще вспоминаю его с уважением и любовью.

Можно и должно исправлять без кнута самого упрямого и буйного мальчишку, но для этого нужна мудрость настоящего учителя, обладающего большим терпением и глубоким знанием человеческой души. Невозможно было требовать подобных качеств в те времена от такого человека, как мой дядя. Другие, увлекаясь новейшими методами воспитания, неразумно впадают в иную крайность, проповедуя терпимость и снисходительность к порокам, столь же вредную и опасную для детей, как и средневековая жестокость моего дяди.

Все началось целым рядом бед, вызванных скорее роковой случайностью, чем моей собственной горячностью и безрассудством.

Однажды вечером, на улице близ дома, я играл в юлу с соседскими мальчишками и только приготовился запустить в свою очередь волчок, как он, запутавшись в шнурке, вырвался и ударился об оконное стекло, разбив его на мелкие куски. Пострадавшая соседка устроила скандал, нагрубила моей матери и позвала полицию. Все же в конце концов удалось прийти к полюбовному соглашению. Дядя Сакариас оплатил разбитое стекло, всыпал мне как следует и велел матери не выпускать меня больше на улицу.