Маркос Рамирес | страница 12
Все же дед соорудил свой трапиче, и воды у него оказалось как раз столько, чтобы приводить в движение колесо. Однако никто никогда не мог доказать, что он нарушил порядок распределения воды!
Что верно, то верно — доказательств тому не было, но долгое время соседи старательно обходили, как только дело шло к ночи, то место, где разветвлялся большой канал. Они даже привыкли пораньше ложиться спать, лишь бы не видеть страшного призрака, появлявшегося по ночам в этом проклятом месте.
Вскоре во второй канал стало поступать меньше воды.
В действительности же мой дед из простыни, выдолбленной тыквы и свечи смастерил «призрак» и с наступлением ночи подвешивал его к ветви старого дерева поро, что росло у развилки оросительных каналов. Обезопасив себя от нескромных взглядов, дед ставил щит, чтобы отвести воду из своего канала в другой, зажигал фонарь и преспокойно принимался с помощью брата за углубление русла на своем участке. Перед рассветом он убирал щит, снимал и уносил с собой «призрак», а на следующую ночь возобновлял работу.
Я решил поведать об этих историях былого, взятых наугад из множества других, ибо они рисуют жизнь старых Рамиресов из Эль Льяно.
Родился я в Эль Льяно, близ Алахвэлы, в январе 1909 года.
Когда я пытаюсь восстановить в памяти самое далекое и затаенное, передо мной возникает воспоминание — туманное, почти призрачное — о сельской вечеринке в разукрашенном, ярко освещенном зале и о смутных безликих тенях, кружащихся в танце. Какой-то мужчина держит меня на руках — это мой отчим, а праздник устроен по случаю его женитьбы на моей матери. Затем всплывает неясное воспоминание о дальнем пути по тропинке среди высоких гор с крутыми обрывами, где все подернуто тончайшей пылью, сверкающей серебром под лунным светом. По тропинке шли женщины, среди которых, по-видимому, была и моя мать, несшая меня за спиной. Женщины, крайне возбужденные, спешили, а чей-то пугающий голос повторял:
— Лев, лев! Это — лев!..
И наконец, страшное пробуждение от кошмара. Помнится, я кричал и плакал, мне было так жутко лежать одному в зарешеченной кроватке, в какой-то комнате, скупо освещенной огарком свечи, которая, казалось, вот-вот погаснет. Объятый страхом, изнемогая от плача, я вдруг увидел, как огромный косматый лев вошел в комнату и, величественно обозрев ее, улегся около моей кровати. Я оцепенел от ужаса…
Таковы первые воспоминания о жизни, что хранит моя память.
И вот — я живу с матерью и отчимом в убогой хибарке из трех клетушек с глинобитным полом и стенами из необожженного кирпича. Наша хибарка, крытая старой черепицей, примыкает к дому прабабушки, и кажется, будто она вросла в небольшой холм близ дороги, отделенной от нас рядом апельсиновых деревьев. Широкие ворота слева от нашего жилища ведут к водяному колесу и трапиче деда.
