Эту фразу вскоре ей объяснила костюмерша Лидия Львовна, дерзкая в поведении хотя бы даже и с художественным руководителем, а с актерами, народными и заслуженными — и подавно. Лидия Львовна подсела к Тамаре, когда никого рядом не было, погладила ее плечо и сказала: «Деточка, или угомони своего мужа, или уходи от него. Он тебе изменяет. Своими глазами видела. Эту моралистку, Басалаеву, в уголке, по-собачьи. Извини. На какого черта тебе, молоденькой, этот пожилой кобель? Пока детей нет — беги от него. Не веришь? Я тебе скажу, что трусы у него в белый горошек, а около копчика — родинка».
Тамара, слова не сказав мужу, на ночь забрала вещи и вернулась в свою коммуналку: Ерастов был занят в вечернем спектакле. Ночь-полночь муж стал штурмовать двери коммунальной квартиры — телефона там не было, но Тамара его не впустила, только в приоткрытую на пол-ладони дверь, взятую на цепочку, сказала: «Гарем не для меня. Иди к черту».
Все дальнейшие попытки Ерастова вернуть беглянку ничего не дали. Тамара подала на развод. В суде муж пытался доказать, что его оклеветали, а наивная молодая жена поверила сплетням, однако судья, пожилая женщина с невозмутимым взглядом василиска, пустила ламентации красавца-актера мимо ушей и иск Тамары удовлетворила.
Вскорости, неожиданно для труппы, Ерастов подал заявление об увольнении и слинял из города. Зря любопытные искали объяснения этому поступку в романтическом ореоле: мол, разбитое сердце, оскорбленное самолюбие, и бросали кривые взгляды в сторону Тамары. Все было гораздо проще и тривиальнее. Мужу Басалаевой стало известно об украшении, полученном на свой лоб от Ерастова, и героя-любовника взашей выгнали не только из театра, но и с Украины.
С тех пор до прихода в театр Петриченко-Черного Тамара не искала себе счастья в браке, театр был ее единственным утешением.
Александр Иванович до Харькова умудрялся оставаться холостяком. Романы в его жизни были, но он придумывал для них названия других литературных жанров и называл, в зависимости от продолжительности во времени или еще по каким-то признакам, то повестями, то новеллами, то очерками. Он знал цену театральным амурам, которые возникали из ничего и так же исчезали в никуда, редко оставляя за собой какой-то след, поэтому и решил никогда не быть случайным персонажем в этих скетчах или одноактных пьесах.
Считай, впервые в жизни он почувствовал что-то особенное, необъяснимо сентиментальное и прочное, когда увидел в новом для себя театре Тамару, которая на то время, избавившись от фамилии неверного мужа, вернула себе девичью — Третьякова. Куда и делись табу относительно женского актерского племени и приобретенного мужского опыта, в котором была солидная доля скепсиса.
